Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Щербаков cтр.№ 48

Троцкому эти идеи были очень по душе. Он и раньше любил поговорить о «российском варварстве». А теперь уже совсем не стеснялся.

«Если сравнивать общественное развитие России с развитием европейских стран, взяв у этих последних за скобки то, что составляет их наиболее сходные общие черты и что отличает их историю от истории России, то можно сказать, что основной чертой русского общественного развития является его сравнительная примитивность и медленность… Русская общественность складывалась на более первобытном и скудном экономическом основании».

«Новые отрасли ремесла, машины, фабрики, крупное производство, капитал представляются – с известной точки зрения – как бы искусственной прививкой к естественному хозяйственному стволу».

«С этой точки зрения можно… сказать, что вся русская наука есть искусственный продукт государственных усилий, искусственная прививка к естественному стволу национального невежества».

(Л. Д. Троцкий)

Собственно, в этом и заключается суть троцкизма, который на самом-то деле и является истинным марксизмом. Еще Михаил Бакунин, полемизируя с марксистами, отмечал: те на самом-то деле мечтают, чтобы немецкие рабочие стали своего рода «коллективными колонизаторами». Что-то знакомое? Да, именно так. Эти ребята, вдохновленные идеями национал-социализма, перли на нас в 1941 году…

И если большинство русских марксистов в силу понятных причин постепенно от этой темы отходили, то у Троцкого пиетет, пусть не перед немцами, а перед Европой, выражен в законченном виде. Если внимательно читать пассажи Троцкого, увидим: речь идет не о всемирной революции, а о том, чтобы построить социализм в Европе за счет всех остальных. Национал-социалисты говорили то же самое.

Соответственно, Троцкому куда интереснее были деятели международного социалистического движения, нежели российские товарищи. Так что на некоторое время Троцкий от них отдалился. Однако полностью раствориться на просторах европейского социалистического движения он не мог, хотя, возможно, и хотел. Ведь без России он никого не представлял. А Троцкий не являлся самодостаточной фигурой, какой, к примеру, для анархистского движения был князь Петр Кропоткин. Того ценили прежде всего как ученого и идеолога. Троцкий ни тем, ни другим не являлся никогда. Так что с российскими эмигрантами он не ссорился.

И ведь, как мы увидим дальше, когда наступила революция, он сделал для нее побольше, чем они все…

Шумим, братцы, шумим

У конкурентов, эсеров, тоже было весело. Впрочем, обе революционные организации отметились и во взаимной сваре. Точнее, свара-то была постоянной, просто время от времени она усиливалась.

Так случилось и во время Амстердамского конгресса II Интернационала, начавшегося 14 августа 1904 года. На нем оказалось многовато тех, кто объявлял себя представителями российских трудящихся.

«Как известно, создание социал-демократической партии было провозглашено в Минске весною 1898 г.: об образовании партии с.-р. мы объявили почти четырьмя годами позднее, в январе 1902 года. Полномочия на представительство с.-д. в Социалистическом Интернационале, полученные Г. В. Плехановым, были признаны без задержек.

Дело с нами было сложнее: когда мы постучались в дверь Интернационала, Россия в нем была уже представлена не только Плехановым, но и еще его соперником „рабочедельцем“ Б. Кричевским, вынесенным на гребне волны нового прилива с.-д. элементов, получивших кличку „экономистов“. Это уже само по себе затрудняло наше положение: согласятся ли поставить для русских третий стул? Не найдут ли этого как бы „премией за раскол»? Но к этому времени фонды более умеренного „рабочедельчества“ успели упасть, а фонды „революционной социал-демократии“, представленной Плехановым, сильно подняться.

И так как личные взаимоотношения между Плехановым и Кричевским достигли необычайной остроты, то Рубанович предложил попытаться достичь на этой почве некоторого предварительного сговора с Плехановым. Не поймите меня превратно, – писал он из Парижа мне в Женеву (к сожалению, могу передать содержание письма лишь по памяти, своими словами), – тут не может быть и речи о каком-то маневре, вроде союза с Плехановым против Кричевского».

(В. М. Чернов)

И началась склока. «Искра выпустила специальный номер, где было заявлено: «интересы всемирного социализма представлены в России только социал-демократами», а потому им принадлежит «право на единственное представительство в международной организации пролетариата интересов российского сознательного рабочего движения».

Замечу, что Ленина в «Искре» уже не было. Шумели именно меньшевики. Но ничего путного у них не вышло.

«Почти ровно за месяц до открытия конгресса (14-го августа 1904 года) произошел в Петербурге взрыв бомбы Сазонова, покончивший с карьерою бывшего победителя „Народной Воли“ фон Плеве, только что прославившего себя покровительством кишиневским погромщикам, усмирителям крестьян Украины и Поволжья, рабочих-стачечников и волнующихся студентов.

В сознании людей старшего поколения живет доселе память о том, каким вздохом облегчения, каким взрывом всеобщего энтузиазма откликнулась на этот акт страна. Эхо этого взрыва прокатилось далеко за пределы России. Пишущий эти строки мог лично наблюдать, какое совершенно исключительное внимание привлекла к себе на конгрессе эсеровская делегация, возглавляемая рядом имен, из которых чуть не каждое представляло живую историю русской революции и русского социализма: Брешковская, Волховской, Лазарев, Шишко, Рубанович, Минор, Гоц – и за которыми шли мы, представители нового поколения – Житловский, Чернов и др.».

(В. М. Чернов)

Так что именно благодаря террористическому акту эсеры втерлись на конгресс.

Кроме всего прочего, эсеры также начали формировать заграничное общественное мнение в свою пользу.

«Вскоре произошло и еще одно событие, поднявшее престиж нашей партии за границей. Это была поездка „бабушки“ Брешковской в сопровождении Житловского в Америку. „Бабушка“ ехала туда со специальной пропагандистской – скажу точнее, апостольской миссией.

В Америке ей предстояло обратиться, между прочим, и к многочисленной, известной своей отзывчивостью, да и влиятельной, еврейской общественности. Какого же ей еще искать лучшего, чем Житловский, переводчика и посредника в сношениях с этой для нее непривычной аудиторией? Выехали они в октябре 1904 года.

„Бабушка“ имела в Америке совершенно исключительный успех на грандиозных и по числу участников, и по их энтузиазму массовых митингах, где зал дрожал от оваций, где женщины, слушая „бабушку“, заливались слезами, где не раз „бабушку“ по окончании ее речи толпа с пением революционных гимнов подхватывала на руки, проносила по зале и где нередко зал не мог вместить всех собравшихся и приходилось тотчас же дублировать митинг в другом, наскоро найденном помещении».

(В. М. Чернов)

Специально для антисемитов. Брешко-Брешковская была не еврейкой, а дворянкой, и даже родом из помещичьей семьи. («Двойные» фамилии имелись только у дворян.) Но вот такие у неё были взгляды…