Потерянный разум - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кара-Мурза cтр.№ 172

Бросается в глаза странно широкий диапазон количественного показателя. Почему такой разброс — верхний предел на треть больше нижнего? Что-что, а статистика производства и потребления стали ведется в мало-мальски цивилизованных странах более века, а регулярно проводившаяся в СССР инвентаризация металлического фонда даже удивляет своей дотошностью. Все строчки в переписи даются с точностью до сотых долей процента, и это реальная точность. В США учет этих показателей ведут несколько независимых друг от друга организаций, да к тому же за металлическим фондом США тщательно следят их партнеры и конкуренты, например, Японская федерация черной металлургии. Изучение металлического фонда промышленных держав — одна из главных задач экономической разведки. Почему же у Н.П.Шмелева такая неопределенность? Только потому, что определенная мера заставляет использовать определенные понятия, а в этом случае вся манипулятивная конструкция сразу обрушилась бы.

Уберем из утверждения Н.П.Шмелева нюансы и напишем суть: «В СССР производили стали вдвое больше, чем в США, а стальных изделий производили вдвое меньше, чем в США». Вывод: советская промышленность была черной дырой, в которой пропадала сталь, поэтому следует сократить производство стали до уровня США. Рассмотрим сначала логику вывода.

Предположим заведомо невозможное — что в силу каких-то причин из болванки стали в СССР действительно производили в четыре раза меньше тех же изделий, что из такой же болванки в США. Например, из болванки весом 500 т в США делали 4 танка, а в СССР один. Можно ли такое производство назвать «черной дырой»? С точки зрения здравого смысла, нет, нельзя — если танк нам действительно нужен. Черной дырой наша промышленность стала бы в том случае, если бы из болванки получился не танк, а пшик, как у того барина. Получив всего один танк, можно посетовать на то, что мы не умеем использовать сталь так же производительно, как в США, но это — совсем другая проблема. Поскольку танк нам нужен, мы вынуждены его производить, хоть бы и втридорога (относительно стали).

Можно ли сказать, что раз мы получаем из одной и той же болванки в четыре раза меньше танков, чем в США, следует уменьшить производство стали и давать на наш танковый завод лишь четвертушку той болванки? Нет, это было бы несусветной глупостью. Из четвертушки болванки мы как раз получили бы не танк, а пшик. Чтобы получить из болванки сначала два, а потом и четыре танка, был только один путь — улучшать инструменты и квалификацию работников — и тогда уже, по мере улучшения, урезать количество стали, даваемое заводу . Как мы знаем, реформа в СССР и России свелась к подрыву металлургического производства, а затем и сокращению выпуска металлоизделий.

Теперь о достоверности суммарной оценки — о том, что потребление стали у нас якобы было вдвое выше, чем в США, а производство изделий из нее вдвое меньше. Как такое могло быть, даже если речь идет о «видимом потреблении»? Номенклатура сталь поедала? Дело проще — в первой части утверждения Н.Шмелев и В.Попов искажают оценку, подменяя наше действительное потребление видимым. Как говорилось, металлический фонд был почти вдвое меньше, чем в США. Это и было наше потребление стали (мы отвлекаемся от небольших различий в структуре металлофонда СССР и США, в пропорциях между сталью и чугуном).

Что же касается «изделий», то утверждение авторов не имеет смысла, ибо сталь и не может потребляться иначе как в виде изделий — рельсов, балок, листа и т.д. Может быть, авторы измеряют количество изделий в штуках, независимо от их веса? Например, чайных ложечек в США производили в четыре раза больше, чем в СССР? Все утверждение авторов — бессмыслица, независимо от того, какая его часть ошибочна. Две части не стыкуются между собой, вот в чем дело.

Если же авторы считают, что сталь в СССР использовалась нерачительно и много ее превращалось в отходы при изготовлении изделий, например, в стружку или окалину, то они ошибаются. Вес металлоизделий, полученных из поступившего в потребление металла — один из важных показателей, которые обязательно учитываются статистикой при инвентаризации металлического фонда. В этом вопросе бесполезно фантазировать — этот показатель дается даже в статистических ежегодниках. Известно, например, следующее: «Как видно из баланса металла по металлопотребляющим отраслям за 1970 г., из поступивших в процесс потребления 98,3 млн. т металлопродукции перешло в готовые металлоизделия и в состав сооружений 81,5 млн. т или 83,0%» (Л.Л.Зусман, с. 298). Следовательно, чтобы в США смогли произвести из тонны стали в 4 раза больше металлоизделий, чем в СССР, американские фабриканты должны были бы суметь из одной тонны стали произвести как минимум 3,2 тонны металлоизделий .

На деле выход изделий из единицы металла в СССР был выше, чем в США. Как было сказано выше, это происходило именно вследствие нехватки металла в СССР, из-за чего у нас металлический лом собирали для нового оборота почти полностью, а в США — только то, что было экономически выгодно. В 1986 г. в СССР было переработано на сталь 96,3 млн. т лома черных металлов, а в США 45,1 млн. т — при том, что металлический фонд США был больше советского. Это значит, что в СССР каждая тонна металла за срок своей жизни большее число раз превращалась в изделия, чем в США. Так нам приходилось компенсировать нехватку металлического фонда . Таким образом, искажение реальности в количественной мере экономистов-перестройщиков велико до нелепости.

Видимо, чтобы как-то сделать более правдоподобным свой абсурдный тезис о фантастически высоком выходе изделий при обработке стали в США, Н.Шмелев со своим соавтором выдумывают еще один миф — об аномально большом количестве отходов при обработке металлов в СССР. Как было сказано выше, это — примитивный обман. Но и логика в нем страдает — нельзя трактовать образование стружки при изготовлении детали как показатель «металлоемкости» этой детали. Образование стружки — совсем иной тип издержек, нежели избыточная металлоемкость, поскольку практически вся стружка возвращалась в переработку и существенных потерь металла здесь не возникало. И вовсе не очевидно, что форсированная замена в СССР резания металлов более прогрессивными технологиями (ковка, штамповка, порошковая металлургия и т.д.) привела бы к сокращению издержек.

Крупные технологические программы вроде замены резания металлов другими способами обработки — вещь очень дорогая, длительная и таящая в себе большой технологический и экономический риск. Вряд ли Н.Шмелев и В.Попов, не будучи технологами, компетентны судить о подобных вещах. Они, например, верят, что «пластмассы решают все». Недостаточное производство в СССР пластмасс они даже считают первой по значимости причиной якобы ужасного перерасхода металла. Читаем: «В машиностроении доля неметаллических конструкционных материалов составляет у нас всего 1-2%, тогда как в США — 15-20% (в Японии к 2000 году эта доля должна составить около 50%)» (с. 170).

Такое поклонение чудодейственным технологиям и материалам, сродни низкопоклонству, иногда охватывает экономистов и вообще людей, устроившихся жить в стороне от земной реальности. Вот, сейчас в Москве на улицах много японских джипов, весом под две тонны. К ним можно подойти, потрогать, постучать. Можно ли себе представить, чтобы в этом типичном и массовом продукте машиностроения была тонна пластмассы? Можно ли себе представить, чтобы наполовину из пластмассы были построены самые тяжелые машины — экскаваторы и башенные краны, корабли и турбины?