Игры политиков - читать онлайн книгу. Автор: Дик Моррис cтр.№ 23

Единственный плод идеализма, который Вильсону удалось сохранить в неприкосновенности, была Лига Наций — договор предусматривал ее создание. Лига виделась как ассамблея всех стран планеты, приверженных идее сохранения мира на земле. Прообраз Организации Объединенных Наций, Лига должна была иметь полномочия и возможности призывать своих членов к экономическим и иным санкциям против агрессоров. Вильсон видел в Лиге зачаточную форму мирового правительства, обеспечивающего действие международного права во всем мире.

Но организация была изначально обречена на малокровие ввиду того циничного отношения, которое встретил договор во всем мире. Попросту говоря, наблюдатели всех мастей — и прежде всего американцы — чувствовали, что державы-победительницы ими манипулируют, а то и мошенничают. Шаг за шагом нации, приверженные старым порядкам, возвращались к своим привычным играм, основанным на принципе баланса сил; таким образом, они положили конец войне, которая велась за торжество идеалов, договором, основанным на «идеалах» жадности и мести.

И действительно, Лига, рожденная ущербным договором, никому не принесла удовлетворения. Либералы и интернационалисты считали, что предусмотренные ее уставом механизмы обеспечения мира слишком неэффективны; консерваторы и изоляционисты заявляли, что Лига покушается на суверенитет наций.

Нью-йоркская «Трибюн», газета явно интернационалистского толка, считая договор безнадежно слабым, сетовала на то, что он не предусматривает «никаких механизмов сохранения мира. За каждой страной остается право самостоятельного действия. Вооружения ничем не ограничены, не существует международной полиции, подконтрольной Лиге… Перед нами нечто вроде Entente Cordiale (сердечного согласия), которое заключили некогда Великобритания и Франция, согласившись не действовать совместно, но консультироваться по поводу действий в случае возникновения угрозы».

А другим, напротив, казалось, что Лига заходит слишком далеко. Сенатор-демократ от штата Юта Уильям Кинг выражал обеспокоенность тем, что членство в этой организации может означать отказ от «наших суверенных прав», поскольку принимать или не принимать США участие в международных операциях решает теперь не конгресс, а Лига. Сенатору-республиканцу от штата Айдахо Уильяму Боре не нравилось то, что договор означает «ревизию доктрины Монро», ибо не США, но Лиге Наций предоставляется право и вменяется в обязанность защищать западное полушарие от военного вторжения. Ну а нью-йоркская «Сан» считала, что по договору, учреждающему Лигу, США отказываются от такого количества своих национальных прерогатив, что для подписания его требуется специальная конституционная поправка.

Сенатор Генри Кэбот Лодж, республиканец из Массачусетса, возглавлявший комитет по иностранным делам, под чью юрисдикцию подпадал договор, нападал на него с особенной яростью, находя, что он ставит европейские интересы выше американских. «Нам предлагают, — говорил Лодж, обращаясь к Вильсону, — отступиться от заповедей Джорджа Вашингтона (который в своем прощальном послании нации предостерегал против вмешательства Америки в европейские дела. — ДМ) и тащат в противоположную сторону, где маячит зловещая фигура Троцкого», вождя недавно разразившейся в России коммунистической революции.

Под давлением этих многочисленных обвинений Вильсон вернулся в Париж с намерением внести в ту часть договора, которая касалась создания Лиги, поправку, предусматривавшую ясное признание доктрины Монро. Уступая требованиям конгрессменов, он также настоял на включении статей, одна из которых регулировала процедуру выхода из Лиги страны-члена, а другая изымала из ее ведения внутренние конфликты.

Но все равно в Америке разгоралась настоящая война против Лиги. Преисполненный решимости сражаться за свое детище до конца, Вильсон, хоть здоровье его теперь оставляло желать лучшего, отправился в утомительное — по мнению некоторых, самоубийственное —- турне по стране, стремясь обойти конгресс и завоевать прямую поддержку американцев.

«Вечером 3 сентября 1919 года, — пишет Бендинер, — Вильсон поднялся по ступенькам президентского салон-вагона. Лицо у него было серое и старое, глаза то и дело дергались в нервном тике, приступы головной боли следовали один за другим. За двадцать семь дней президент должен был проделать путь через Средний Запад и Северо-Запад к Тихоокеанскому побережью и произнести 27 крупных речей, не говоря о многочисленных кратких остановках».

Раз за разом Вильсон поднимался на трибуну, но он явно потерял былую хватку. Вместо того чтобы апеллировать к глубинному духу американского патриотизма и идеализма, что он прекрасно делал, сзывая народ под боевые знамена, Вильсон, явно стреляя мимо цели, напирал в своей защите Лиги на чисто юридические аспекты. Перечитывать сейчас его речи без чувства изумления их педантизмом и полным отсутствием душевного подъема невозможно. Неужели это тот самый человек, который вдохновлял нацию на победу в войне, который заставил Германию капитулировать?

Начал он с лекции о названиях стран, умудрившись до предела засушить идеалы самоопределения, к которому стремятся народы. Вильсон утомительно долго излагал историю Польши, Верхней Силезии, Маньчжурии и десятка других стран, одинаково удаленных и одинаково неинтересных его аудитории. К тому времени, как он добрался до того, что «соль соглашения состоит в том, чтобы положить конец войнам» и полностью, слово в слово, прочитал статью X договора, — публика начала засыпать.

Защищая Лигу от атак сенаторов-республиканцев, Вильсон немалую часть своих выступлений посвятил дотошному, пункт за пунктом, опровержению аргументов ее противников, утверждавших, в частности, что ее устав угрожает суверенитету США или не признает доктрину Монро. Все это навевало на публику величайшую тоску, чуть ли не оскорбляло ее. Глубокомысленно анализируя каждое положение устава, Вильсон неизменно заключал свои суждения следующим образом: «Любой юрист согласится со мной в том, чт….»

Не сумев найти и сформулировать патриотические соображения, по которым создание Лиги следовало бы ратифицировать, Вильсон закончил таким заявлением: нации следует либо принять Версальский договор в целом, либо в целом же его отвергнуть. Требование это он мотивировал тем, что «миру будет чрезвычайно трудно выработать вариант согласия, а в атмосфере постоянных переговоров попросту невозможно дышать».

Вильсон явно утратил присущее ему раньше чувство Америки; отчасти, может, дело заключалось в его слабевшем здоровье, но в любом случае отчаянные усилия защитить Лигу обернулись политическим фиаско. Трудно поверить, но Вильсон ничего не извлек даже из попытки воззвать к памяти 100 тысяч американских солдат, павших «на войне, которая положит конец всем войнам», хотя он и был убежден, несомненно, искренне, что отстаиваемый им договор закрепит только что обретенный мир. При этом ни в одном из выступлений не прозвучала тема американской исключительности; более того, в последней речи, произнесенной в Пуэбло, штат Колорадо, Вильсон 54 четыре раза упомянул названия других стран — вдвое больше, чем Америку.

Так чего же он ожидал? Нетрудно представить себе, как Рональд Рейган отстаивает Лигу, связывая ее существование и деятельность с неповторимым чувством альтруизма, живущим в американских сердцах. Де Голль вполне мог бы сражаться за Версальский договор как за инструмент сохранения величия и традиций французской нации; а Черчилль — объявить его еще одним вкладом своего великого народа в мировую цивилизацию. Вудро Вильсон от всего этого отказался.