Смертники Восточного фронта. За неправое дело - читать онлайн книгу. Автор: Расс Шнайдер cтр.№ 63

Хазенклевер не стал спрашивать, зачем Шрадеру понадобилось курить на улице, да еще в такую погоду. Он молча взял у него сигарету, и они вместе закурили — не то под моросящим дождем, не то в тумане, который переходил в моросящий дождь. На самом деле погода была не так уж и плоха и в городе — не так уж много грязи. А это самое главное. Они привыкли с благодарностью принимать любые мало-мальские удобства и недовольно ворчали, когда их отнимали.

— То есть мы переходим под командование фон Засса? Верно я понял? — спросил Шрадер. — Ты его видел?

— С полчаса назад. Гебхардт попросил меня зайти в цитадель. Думаю, он скоро привыкнет. Я обратил внимание, как на него смотрят офицеры, когда он говорил. Думаю, он тоже это заметил. В любом случае, зачем мне вам объяснять, сами знаете, как бывает: возможно, он здесь долго не задержится.

Шрадер пожал плечами. Что ж, остаться в тепле и сухости — может, в этом есть свой смысл, даже если, с другой стороны, это означает терпеть фон Засса. «Синг-Синг», расположенный примерно в километре от них на берегу реки, казался отсюда таким далеким!

Шрадер вскоре простил Хазенклевера за поспешные слова, которые тот бросил ему после «Хорька», хотя в последующие недели почти не имел возможности с ним поговорить. Название этого места промелькнуло в его мозгу, словно напечатанное на бумаге; он до сих пор не мог заставить себя произнести его даже мысленно. Со временем он стал нарочно вспоминать другой эпизод, как Хазенклевер явился на позиции с бочкой пива. И всякий раз, когда видел, как к ним приближается Хазенклевер, он думал про пиво. Не то что думал, а ощущал во рту его вкус. Как, например, сейчас. И даже этот воображаемый вкус ему нравился. А может, это означает, что он вообще потерял вкус к пиву. Нет, черт возьми, непохоже. И если он останется в городе, то и пиво, возможно, будет пить чаще.

Он поднял глаза и увидел, что к ним приближаются еще двое — тем же путем, которым всего несколько минут назад прошел Хазенклевер. Один из этих двоих оказался командиром батальона в составе 277-го полка. Шрадер заметил, как он сделал второму какой-то знак рукой и свернул в переулок. Второй же продолжал шагать в их сторону. Как оказалось, это был лейтенант Гебхардт.

Хазенклевер посмотрел в его сторону.

— Не нужно нам стоять под дождем. Он сам найдет дорогу. Пойдем внутрь.

Они прошли мимо Кордтса и его небольшой компании, которая, наоборот, выходила под дождь. Шрадер предупредил его, что к ним идет лейтенант, и попросил указать ему дорогу. Кордтс ответил коротким кивком. Он все еще пытался вникнуть в смысл слов, сказанных Шрадером несколько минут назад. Впрочем, тот был по-своему прав, так что вряд ли стоило ломать над этим голову. И все равно он был встревожен и, пока вел своих солдат под дождем, со всей ясностью чувствовал, как вокруг него все рушится. Или же что-то рушилось внутри него самого. И Шрадер тут был ни при чем, более того, он даже забыл о нем думать. Их небольшой отряд миновал густые заслоны колючей проволоки и несколько небольших огневых точек; дежурившие в неглубоких окопчиках солдаты как можно плотнее сбивались вокруг пулеметов, словно это могло спасти их от дождя. Кордтс забыл про Гебхардта уже в следующее мгновение после того, как Шрадер произнес его имя. Он бросил равнодушный взгляд на город, но так никого и не увидел. Они пошли дальше, к огневой точке, где стоял в карауле Фрайтаг, чтобы сменить его.

Фрайтаг стоял рядом с окопом. Впрочем, это был даже не окоп, а небольшая насыпь из битого кирпича и нескольких мешков с песком. Стоял под дождем, словно своей молодостью и упрямством пытался бросить вызов природной стихии. С Фрайтагом было не все в порядке. Как и с самим Кордтсом. Сказать что-то конкретное про остальных было трудно. Фрайтаг приветствовал приятеля очередной циничной шуточкой. Правда, Кордтс давно уже уяснил, что это не что иное, как проявление дружеских чувств и уважения. Кстати, к этому времени он сделал для себя и другой вывод: что даже рад, что Фрайтага часто нет с ним рядом, поскольку остро нуждался в возможности побыть наедине с самим собой — насколько это было возможно в окружении других бойцов. И все-таки он заставил себя улыбнуться и, пробормотав несколько невнятных грубоватых фраз, похлопал Фрайтага по плечу.

В окопе он расположил своих солдат вокруг тяжелых пулеметов. Он был не любитель командовать людьми, даже если в подчинении у него было трое или четверо солдат. Вот почему команды его были резкими и четкими. Никаких привычных шуток, никаких острот — в них не было необходимости. Спустя несколько минут он вышел на улицу и вскоре, к своему удивлению, обнаружил, что стоит под дождем — точно так же, как это за пару минут до него произошло с Фрайтагом. Дожили, подумал он про себя со слабой улыбкой и вытащил из кармана шинели письмо от Эрики. Со свойственным ему упрямством он смотрел, как на лист бумаги падают дождевые капли.

Он уже до этого прочел письмо и решил, что оно его немного взбодрит. Однако «чувство», как он называл это ощущение, было столь сильным, что мешало ему сосредоточиться. Как он ни старался, отогнать его у него не получалось, даже если он вот уже некоторое время чувствовал его приближение. Все это было вполне понятно, хотя и необязательно верно, но он знал, что в любом случае так оно и есть. Шок от того, через что ему пришлось пройти при Холме, привел к другому, не менее глубокому — на родине он был вознагражден теплом ее тела и всего того, что было в ней и что наполняло радостью его естество. И никакого сожаления и чего-то еще, что может произойти между мужчиной и женщиной. Что ж, то была награда, достойная героя, а вместе с ней и ощущение удовлетворенности и ярких воспоминаний, которые он носил в сердце многие месяцы спустя. Ну почему он был так глуп? Хотя нет, неправда. Он пытался обмануть самого себя, думал о таких вещах, для которых у него даже не находилось названия. А может быть, никакой это не самообман, может, все это было настоящее, эта их верность друг другу… а теперь ее просто больше нет.

И он понимал, как на удивление хорошо себя чувствовал, но теперь точно знал, что все прошло, все, что было, прошло, и больше нечего говорить.

С одной стороны, это был вполне естественный процесс — грязный и мерзкий, но вполне естественный. Он так и не смог понять, откуда это ощущение извращенности, откуда эта противоестественная природа самого шока, которая не давала ему покоя.

То, что вот уже четыре месяца, если не все пять, это ощущение не оставляло его — в этом тоже было нечто противоестественное. И хотя теперь он уже привык к самому разному безумию, ему все равно было не по себе.

Ее письмо слегка его взбодрило, и он попытался сосредоточиться и прочесть его снова. Он преодолел первую строчку — «Дорогой Гус», — и откуда-то на него накатила волна просветления. Ага, вот так уже лучше. Он продолжал читать, наслаждаясь каждой строчкой — да что там! — каждым словом, как то всегда бывало с ним и раньше. Эрика писала ему, с каким трудом дается ей это письмо, но не потому, что сейчас война, а потому ей всегда было трудно выражать свои чувства на бумаге. Он тоже всегда это знал, наверно, потому, что она еще давно говорила ему об этом, хотя он не мог точно вспомнить, так оно или нет. В ее письме не было той веселой и любящей порнографии, которой отличались его письма к ней, не все, но многие; тем не менее многое из того, что она писала, наполняло его счастьем. А еще она страшно переживала по поводу того, что не умеет писать письма, потому что ей больше нравится самой получать весточки от него, но она не хочет, чтобы он на нее рассердился и перестал ей писать.