Таким же самым образом по южному периметру оборонительных сооружений располагались баварские и австрийские города: «Ульм», «Регенсбург», «Инсбрук» и несколько «Вен». И так далее.
Вагнеровский Байрейт располагался чуть южнее, за городской чертой, рядом с войлочной фабрикой. Ему же светила участь пасть самым первым.
Впрочем, в этом имелся практический смысл. Шерер, чей штаб располагался в нескольких километрах позади линии фронта в Ново-Сокольниках, даже при самом неожиданном ударе не будет захвачен врасплох. Правда, русские нанесут по Великим Лукам столь сокрушительный удар, что город окажется отрезан и взят в кольцо в течение первых же суток, и Шерер будет вынужден поддерживать связь с командующим оказавшихся в окружении полков исключительно посредством радио. Из радиосводок будет вырисовываться довольно-таки печальная картина, и, даже не глядя на карту, Шерер сможет представить себе, в каких точках русские нанесли особенно тяжелые удары, достаточно будет услышать название павшего немецкого города.
«Байрейт» пал первым. За ним — «Бромберг». За ним — «Инсбрук». «Штеттин» попал в окружение сегодня утром, но пока еще держится. На «Гамбург» наступают двенадцать танков «Т-34», но он тоже пока держится.
И так далее, и так далее. Это произойдет в самом скором времени и будет тянуться несколько месяцев.
Практический эффект этой схемы был бы еще более ощутим, будь у Шерера возможность оказать хоть какую-то помощь. Увы, он был бессилен им помочь. На этот раз он оказался по ту сторону зеркала, и ему оставалось лишь разве что слушать радиосводки и отдавать в темноту очередной приказ.
Глава 16
В один из таких дней, перед самым концом, Кордтс играл со Шрадером в шахматы где-то глубоко в подземельях «Гамбурга». Тускло горели масляные лампы, и еще откуда-то просачивался слабый дневной свет. Этот внешний свет был тусклым, серые небеса остались серыми. Впрочем, в убежище было даже по-своему уютно. Они курили, пили из оловянных кружек воду и смотрели на шахматную доску. Крабель сидел на удобной на вид койке в углу, курил трубку и наблюдал за игрой, впрочем, не слишком внимательно.
— И куда мы потом? — спросил Кордтс.
— Не знаю, — буркнул в ответ Шрадер.
— Мне казалось, Хазенклевер держит тебя в курсе.
— Ну да, он сказал мне, что мы снова покидаем город. Куда конкретно нас переводят, я не знаю. Возможно, идем на старые позиции. А может, и нет.
— Ну, это я и сам слышал, — ответил Кордтс.
Условия в городе были значительно лучше полевых, и от одной только мысли вновь перебраться в окопы, пробыв здесь всего каких-то несколько недель, становилось не по себе.
— Из того, что я слышал, могу сказать следующее, — продолжал тем временем Шрадер. — Фон Засс слегка туповат, а может, ему не хватает опыта, точно сказать не могу. А может, Шерер чувствует себя увереннее, пока 227-й полк стоит в городе, а не прикрывает линию на каком-нибудь фланге.
Кордтс пристально рассматривал расположение фигур на доске, словно пытался вникнуть в его смысл.
227-м полком командовал полковник Фрайгерр фон Засс. Он прибыл на фронт из какого-то уютного штабного местечка в Германии всего несколько месяцев назад, сменив предыдущего командующего, Крейзера. Несмотря на их слова во время наступления на «Хорьке», Шерер был о Крейзере высокого мнения и сильно огорчился, узнав, что его переводят в другое место. Фон Засс был типичной канцелярской крысой, ему еще предстояло доказать, что он действительно на что-то годен, хотя полное незнание обстановки в России бросалось в глаза с первого взгляда, что не прибавляло ему уважения со стороны подчиненных.
Рота Кордтса и Шрадера входила в состав 257-го полка, одного из двух, которым согласно слухам предстояло вернуться, что называется, на лоно природы.
— По-моему, — произнес Кордтс, — если Фрайгерр и впрямь желает ознакомиться с положением вещей, ему следует недельку-другую посидеть в каком-нибудь роскошном болоте. Я слышал, что у него прекрасный кабинет в «Синг-Синге». С какой стати нам возвращаться в окопы, чтобы сидеть там по уши в дерьме, а он тем временем будет в тепле и комфорте перебирать бумажки? 227-й сидит в городе уже почти год, и ничего, их никуда не переводят.
Он выпалил эти слова после довольно-таки долгого молчания, поэтому Шрадер толком его не понял. Кордтс только что передвинул фигуру, и Шрадер поразился его интуитивному чутью.
— Можно я немного подумаю? Смотрю, ты игрок еще тот. А мне почему-то казалось, что ты раньше не умел играть в шахматы.
Кордтс пожал плечами, потрогал шрам и постарался сдержать улыбку.
— Несколько раз играл, еще в юности. Лет этак десять назад, если не больше.
— Хм. Интересно, — отозвался Шрадер. Одно время он был просто-таки помешан на шахматах и даже в первые годы участвовал в армейских соревнованиях, правда, без особого успеха. Судя по всему, особого таланта к этой игре у него не было (что поначалу его жутко расстраивало, хотя какое-то время спустя он смирился, нет, значит, нет; в шахматах требуется точно такое же дарование, что и в музыке или спорте). С тех пор он садился за шахматную доску крайне редко. Вместе с тем он был искренне поражен, что Кордтс не только не уступает ему, но и умудряется одерживать победы. Шрадер знал, что частично тому причина, что он сам не слишком-то внимательно следит за передвижением фигур, но лишь частично.
Время от времени Кордтс делал смелый, но непродуманный ход — в таких случаях победа бывала на стороне Шрадера, или же он позволял Кордтсу отвести фигуру назад, и игра нормальным ходом продолжалась дальше. Кстати, Кордтс делал это довольно часто (как, впрочем, и Шрадер), и со стороны могло показаться, что он с видом ложной скромности просто водит Шрадера за нос. Однако в остальное время он просто делал ходы согласно только ему одному ведомой схеме, которая, как ни странно, приносила ему успех.
Впрочем, если Шрадер и злился, то не сильно, скорее его одолевало любопытство. Его давно уже ничего не удивляло, и он даже начал подумывать, что здесь что-то не так. Впрочем, времени на эти рассуждения у него тоже не было. Несколько раз за время этих недавних шахматных баталий он в буквальном смысле смотрел на Кордтса новыми глазами.
Впрочем, не совсем верно. Кордтс почему-то вызывал в других странные подозрения, в том числе и у Шрадера, хотя он, наверно, сам себе никогда не признался бы в этом и не сказал, что, собственно, находил подозрительным. С одной стороны, таких, как Кордтс, под его началом два десятка, и Шрадер не горел желанием слишком близко с ними сходиться.
Почему-то ему вспомнились долгие полуночные часы, которые он провел, склонившись над шахматной доской. Он протянул руку и сделал ход.
— Так в чем же твой секрет? — поинтересовался он у противника.
— В линиях силы, — ответил Кордтс, словно давно уже ждал, когда ему зададут этот вопрос.
Шрадер вынул изо рта сигарету и плюнул на пол.