Искупление - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Горенштейн cтр.№ 48

Скажу, кстати, несколько слов о спальном вагоне, чтоб была понятна обстановка, в которой я слушал чужую жизнь. Ибо обстановка, нас окружающая, будь это яркий свет университетской аудитории или дрожащая полутьма у костра на краю лесного болотца, есть часть наших личных чувств, мыслей и ощущений. Одно и то же событие может совершенно меняться в зависимости от того, какое внешнее окружение сопровождает рассказ о нем. Впрочем, я считаю, что связь между событием и рассказом о событии такова же, как между, например, рожью и хлебом. Оба одинаково материальны, и без рассказа событие бесполезно и несъедобно даже для того, кто это событие пережил, как несъедобна рожь для ее вырастившего, пока пекарь не испек из этой ржи хлеб. Более того, рассказ о событии, пусть и самом неприятном, либо с этим событием человека примиряет, либо его от этого события защищает.

Но вернемся к спальному вагону. Прежде чем занять место, я всегда выходил предварительно на перрон пригородного вокзала, чтоб выяснить у проводников, какой именно вагон данного рейса спальный. Кто бывал в Киеве, знает привокзальную площадь с большой круглой цветочной клумбой посередине, вокруг которой, пугая растерявшихся провинциалов, скрипят трамваи и искрят троллейбусы. А над всей площадью господствует серое старое здание вокзала со стеклянным куполом, возвышающееся на вокзальном холме и хорошо видное за несколько кварталов из долины, по которой пролегает улица имени знаменитого украинского актера Саксаганского. Ряд старых домов этой улицы, увешанных мемориальными досками, сообщающими, что в них некогда проживала украинская мистическая писательница Леся Украинка, имевшая, очевидно, склонность часто менять квартиры либо вынужденная это делать. Посреди этой неширокой улицы звенят трамваи, заворачивая к вокзалу, а из-за занавесок на окнах домов смотрят старые лица, в том числе, кстати, и лица еврейского происхождения. Хотя облик в этой местности не всегда и разберешь. Мне сказал как-то один киевлянин: «Я, говорит, по национальности украинец, но у меня лицо еврейского происхождения».

Так вот, я люблю улицу Саксаганского, по крайней мере в ее средней привокзальной части, ибо с обоих концов своих она вливается в новопостроенный глупый Киев с площадью Победы, цирком и прочими начинаниями Никитушки, продолженных Чернобровым. Но дело, очевидно, не только в стенах. Уж на что хорош красный, гранатового цвета кирпич московского Кремля, однако все, что внутри и вокруг, заставляет отводить глаза. Нет большего уродства, чем поруганная красота.

А две Софии? Золотая, южная, киевская и менее известная, но не менее волнующая серебряная, северная, вологодская. Ясным золотом горят купола киевской Софии в окружении старых каштанов. Но тут же, на мощенном старым булыжником дворе, экскурсанты хихикают, скучно таращат глаза на превращенную в казенный музей святыню. И недалеко антисемит Богдан Хмельницкий, сооруженный скульптором-антисемитом Микешиным, в сторону Москвы скачет. Поскандалил с тогдашней сверхдержавой Польшей и отдал Украину начинающей сверхдержаве России, о чем поклялся в Москве на улице, носящей ныне его имя, в церкви, ныне превращенной в военно-конструкторское бюро. Так что вход в эту церковь военизированной охраной запрещен. Можно лишь издали, через решетку прочного железного забора, прочесть надпись на мемориальной доске в честь этой купли-продажи государства, которое могло бы стать славянской Германией или Францией. Читаешь надпись и вспоминаешь слова украинского сатирика тридцатых годов Полещука: «Порабощенный может восстать, купленный – только перепродаться». Пропал сатирик тогда же, в тридцатые. Здание киевского НКВД под теми же старыми каштанами дежурит в нескольких минутах ходьбы от золотой Софии и от конного русификатора трехсотлетней давности. С тех пор, после «аншлюса» жирного украинского куска, Россия окончательно перестала жить жизнью внутренней и перешла на жизнь внешнюю, разгульную. Не впрок пошло чуждое южное золото своему северному серебру.

А ведь красива вологодская София. Особенно красива среди густого снега серебряная София в окружении берез. Да и в пасмурное, дождливое лето благородно серебрятся высокие звонницы. Одна беда: среди крепких старых деревянных домов с потемневшими от времени резными балконами и карнизами, под старыми заборами и прямо у серебряной Софии богохульствует, хулиганит вологодская пьянь в телогрейках. Значит, и свои стены не всегда помогают, хотя, пока они не разрушены, все же есть надежда, что перестоят они нашествие, переждут. Пусть бы уж лучше пьянь у стен храма Спасителя хулиганила, чем совмещанство на том месте важно в бассейне купалось. Ибо пьяный хулиган – это все-таки партизан советского общества: выскочил, пошумел и убежал, либо был уведен. А совмещанство – это регулярная армия.

По-хозяйски, прочно располагаются они в старом здании киевского вокзала и оккупируют городские билетные кассы по Пушкинской улице. Причем эта хозяйская прочность чувствуется не только когда совмещанин пьет пиво в вокзальном ресторане или перелистывает цветные глянцевые страницы советских бульварных журнальчиков, но и когда он мучается в очередях за билетами на именитые поезда – московский, ленинградский, львовский, одесский.

Касс более десятка, и к каждой присосалась очередь спин в пятьдесят. Час-два стоят оглушенные духотой и теснотой, потом наконец начинает просматриваться окошко и возникают звуки.

– На шестнадцатое число один билет до Москвы на «двойку».

Тишина. Кассирша крутит пальцем, набирает. Телефонное таинство. Шепот. Стучит сердце. Будет ли награда за двухчасовой изнурительный труд. Вдруг взрыв. Механический голос из космоса.

– «Двойку»... Ст... т...

Это диспетчер выпалил в динамик.

– На «двойку» до Москвы мест нет, – скучно переводит с механического на русский кассирша.

– Зачем же вы соединяли Украину с Россией, если из Киева на Москву систематически мест нет?

Совмещанин тоже может взбеситься, поскольку некормленый, непоеный с утра на ногах. Тоже боднуть может.

– Я советский человек!

– Короче...

– Где билеты? Первый день продажи на это число.

– Броня!

Все. Против танков не попрешь. Сдается совмещанин.

– С Нелей Павловной можно поговорить?

Не слушают. Перед кассиршей уже другой унижается.

– На двадцать первое на «тройку», до Ленинграда...

За порогом Киев. Тысяча лет христианской цивилизации. Святой Владимир с крестом. А здесь персы хозяйничают.

Сталинская кровь персидской родственна. И христианская религия грузина не европеизирует. В грузинском православии господствует культ не Христа, не Божьей Матери, а Георгия Победоносца. Силен древний астральный культ, персидский культ воина-раба, раба-убийцы.

Нет, лучше уж быть среди холопов святого Владимира, чем среди рабов перса Сталина. Лучше уж пригородный вокзал с его языческим, лесостепным культом сала и чеснока. Лучше уж на старом, понуром, почтово-пассажирском до Здолбунова, чем на сверкающей зеркальными купе сталинской птице-«двойке» до Москвы. И кассирша пригородного улыбается по-домашнему, доброго вечера желает, полиглотка, сразу на двух языках, русском и украинском.