И поджег этот дом - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Стайрон cтр.№ 13

– Как это понимать?

– А, не важно. Ну, в том смысле, что вид у вас очень обыкновенный, понимаете?

– Большое спасибо, – сказал я.

– Да нет. – Она слегка покраснела. – Нет, я хотела сказать, вид у вас очень приятный. Просто у него такой блестящий круг знакомых, больше ничего. Понимаете, они все имеют отношение к кино, а вы… – Она замолчала. На лице ее вдруг появилось беспокойство, испуг. – Ух, мне кажется, Мейсон Флагг ужасный человек, – выпалила она. – Ужасный, испорченный. Испорченный и ужасный, фальшивая гадина!

– Это почему же? – спросил я. Но в ее речи послышалось что-то неприятно знакомое. Четыре года я не видел Мейсона; но – одного несчастья мало – я вдруг сообразил: пределом глупости было думать, что Мейсон станет другим. – А что он теперь выкинул?

– Нет, я вам не скажу, вы с ним близкие приятели, и вообще… – Она брезгливо сморщила нос. – Но если бы вы только видели, как он подчинил Касса и пользуется его плохим состоянием… иногда я просто схожу с ума…

Я ничего не понял.

– Что это значит? И кто такой Касс?

Однако огорчение – беглая тень – тут же исчезло с ее лица, и она опять перескочила на киноартистов.

– По-моему, Касс их всех не переносит – может быть, кроме Алонзо Крипса. Хотя и про него говорит, что у него странный вид. Могу понять, почему он не любит Карлтона Бёрнса. Жаба! А мистер Алонзо Крипс такой симпатичный и правда такой странный. На днях подарил Ники коробку dolci. [34] Умница! И замечательный режиссер. Зато уж Алиса Адэр! Ломается, воображает. Может, она и не нарочно – ну и что из того? Фу, да что я о ней!

Она продолжала болтать, а у меня голова пошла кругом. Я крепко зажмурил глаза, жалкая усталость пробирала меня, как малярийный озноб. Трещотка у меня над ухом словно отплыла в сторону, и вдруг я почувствовал запах лимонов, услышал мерный плеск весел вдали.

– А Глория Манджиамеле, скажу вам, та еще штучка. Идет по площади – и вы бы видели, как разгораются глаза у парней. Мистер Крипс говорит, что она зарабатывает больше всех кинозвезд на свете благодаря итальянским налогам. А вы, конечно, и есть тот, кого ждал Мейсон! Вы со всеми познакомитесь! Мистер Левенсон, что с вами? Проснитесь! Тимоти, не лезь в лицо мистеру Левенсону! – Я открыл глаза и в сантиметре от себя увидел два глаза, белых и круглых, как шарики для пинг-понга, и вымазанную в шоколаде улыбку.

– Как тебя звать? – спросил Тимоти.

– К черту. – Я завел мотор. – Кыш отсюда, ребята.

– А вон Касс! – услышал я Поппи. – Дети, вон идут папа и Пегги. Они нас догнали.

Я остановился, повернул голову. По дороге, ведя за руку еще одного ребенка, шел Касс Кинсолвинг и пел такую песню:

Гуляли мы возле вольер.

Видали волков и пантер,

А Карлтон Берне хлебнул сверх норм-с,

Равно как Алиса Адэр. [35]

Хотя он пел, изо рта у него торчала черная вонючая сигара; в свободной руке была бутылка вина, раскупоренная и уже полупустая. На плече висел рюкзак, набитый, похоже, мокрыми купальниками; с рюкзака капало. В бумажных брюках, невзрачной пестрой рубашке и грязном берете набекрень он шел к нам размашистой, бодрой моряцкой походкой и продолжал петь:

Манджиамеле, как водится, в теле… —

и уже около нас, увидев изуродованную машину, оборвал песню и медленно с удивлением то ли проговорил, то ли прошептал:

– Ничего себе!

– Мистер Левенсон сбил человека на мотороллере, – сказала Поппи.

– Ого! Вот это да!

– Выбил ему глаза, сломал ноги, оторвал два пальца, и неизвестно еще, будет он жить или нет.

– Одну минуту… – вскинулся я. – И фамилия моя Леверетт.

– Да-а. Бедняга, – сказал мне Касс. Это было сочувствие, которого мне так не хватало, я благодарно повернулся к нему и представился как приятель Мейсона. Он глотнул из бутылки, упер руки в бока и окинул автомобиль печальным, скорбным взглядом. Солнце забелило стекла его очков, которые казались на нем чужеродным предметом: он производил впечатление человека, живущего деятельной физической жизнью на воздухе, сильного, даже задубелого. Роста он был невысокого, но мускулистый, весь литой, и сейчас, когда он чуть наклонился и внимательно, заботливо глядел на меня через окно, его можно было принять за портового грузчика, ставшего профессором, либо наоборот. Ему было лет тридцать, может, немного больше, но морщины – следы тяжелого труда или невзгод – напоминали маленькие глубокие порезы.

– Представляю, как вы его уработали, – сказал он. – Вот его зад отпечатался у вас на радиаторе. Потрясающий барельеф. Чудо еще, что вам удалось въехать в гору. А все-таки что с ним?

Я кратко рассказал ему, что произошло; он хмуро кивал, посасывал сигару, сочувственно хмыкал – и мне это было как маслом по сердцу. Младший мальчик, Ники, играл рядом на обочине, а Поппи с остальными детьми уже поднималась по склону через лимонную рощу. «Вот она!», «Вот еще», – чирикали они, в восторге от своих находок.

– Эх, горе луковое, надо же, угораздило, – вполголоса сказал он, когда я закончил свой рассказ. Произнес он это с таким дружелюбным сочувствием, что мне захотелось тут же его обнять.

– Просто невероятно. – Я не мог успокоиться. – Понимаете, у этих балбесов не требуют прав. Позволяют такому полоумному, да еще полуслепому, сесть на машину – и привет. Все они не застрахованы, и случись что, даже по их вине, – ты горишь. Ей-богу, я жалею его от всей души, и мне не больше, чем этой ненормальной старой бабке, хочется, чтобы он мучился, но я же не миллионер, и как подумаешь, что этот крестьянин разворотил мне весь перед – а я на такой случай не застрахован, и один Бог знает, во что мне это обойдется, – как подумаешь, хочется реветь белугой!

В том, что он мне ответил, было если и не ханжество, то, во всяком случае, милосердная беспристрастность, несозвучная моему возмущению. Мне показалось, что меня как бы предали.

Он потер затылок и вздохнул.

– Понимаю, – сказал он, – хорошего мало. – И, помолчав, добавил: – Не знаю. Там, на равнине, живет такая голь, права им вряд ли по карману, даже если бы они и были, такие права. В песнях, конечно, – bella Napoli, bella campagna [36] – все не так, но мне кажется, что жизнь у них не очень веселая. Прокатиться на чужом мотороллере для них, наверно, целый праздник. Ну и распаляются, понятно, и. бывает, кончается вот так. – Тут, словно догадавшись, о чем я думаю (ишь сердобольный), он поправился: – Ну да, понимаю, для вас это сейчас большое утешение. Нате-ка, глоток Sambuco rosso [37] вам очень кстати.