Мег терпеливо, сохраняя достоинство, говорила с журналистами, настояла на том, чтобы самой написать извещение о смерти и включить в него фразу: «Вместо цветов, пожалуйста, присылайте пожертвования на благотворительность или какое-либо дело по вашему усмотрению». Мег передала записку Жени, чтобы та продиктовала извещение в редакции газет.
— Филлипу было интересно все, любое дело. Больше всего он ценил в людях приверженность чему-то, а не только собственным интересам.
Ее лицо светилось гордостью, когда она говорила о муже, а потом вдруг становилось отрешенным. Мег действовала точно и эффективно, но в ее целенаправленной деятельности было что-то устрашающее. Глаза женщины ничего не выражали, плечи опустились: смысл жизни в повседневном значении у нее отняли.
Жени замечала, как ее собственная тревога за Мег отражалась и множилась в глазах Пела. Он часто обнимал мать, носился вокруг нее, но не мог ничего ни сказать, ни сделать, чтобы утешить.
На похоронах, в отличие от Мег и Лекс, он плакал открыто, хотя, мужчина, он не привык к слезам. Но внезапная смерть отца освободила чувства, которые он раньше сдерживал.
Лекс не плакала по отцу — она упорно молчала, как будто хотела стать невидимой или превратиться в камень.
«Они все во мне нуждались», — думала Жени. И хотя Пел пытался ободрить Жени, она не была уверена, не покажется ли ее возвращение в медицинскую школу проявлением черствости.
Накануне похорон она ушла к себе в комнату с чашкой настоянного на травах чая, и Пел стал убеждать ее, что жизнь должна идти своим чередом:
— Поступать по-другому — значит не уважать память отца. — Он нежно взял ее за руку, поцеловал в ладонь и сложил в кулак пальцы — любовь, которую можно открыть в любую минуту. — Завтра же отправляйся обратно. Ты здесь больше ничего не сможешь сделать. Мама с Лекс уезжают в Топнотч. Она будет жить в собственной хижине, а не в главном здании.
— А что говорит на это Лекс?
— Ничего, но я чувствую, что она испытывает облегчение: за мать и себя. Она, как и я, беспокоилась, что мама останется одна. В доме, в котором всегда жила… с ним.
Сразу же после их отъезда Пел должен был вылететь в Вашингтон, взять отпуск в Государственном департаменте, чтобы, вернувшись в Нью-Йорк, возглавить Фонд Вандергриффов на время переходного периода после смерти его президента.
Все молчаливо понимали, что как наследник отца — Пел еще не был готов, или, как он сказал Жени, не был достаточно квалифицирован, чтобы занять его должность. Но временно он согласился стать «действующим президентом», видя свою роль в том, чтобы в качестве сдерживающей силы, как можно мягче осуществить переход к новому руководству.
Жени сознавала, что Пел был наследником отца и в общественной, и в личной жизни — глава семьи, мужчина, чьи узкие плечи были достаточно сильны, чтобы снести возложенную на них ответственность. Как она счастлива, размышляла Жени — ее будущий муж гигант среди людей.
Жени откинула голову на спинку сиденья. Колеса монотонно стучали на стыках и говорили по-русски.
Уехав в Финляндию и оставив дом, она потеряла отца.
Может быть, именно поэтому сейчас она и выбрала поезд? Жени тряхнула головой, как будто хотела избавиться от наваждения. Ум, как и чувства, тоже может выйти из-под контроля.
Гигант среди людей. Узкие плечи. Длинное худое тело.
Жени попыталась сосредоточиться на черно-белом мире, скользящем за окном. В окоченелости зимы было что-то чистое, классическое, как в серых известняковых колоннах при входе в Шат так. Жизнь должна идти своим чередом. Он, Пел, не тот, что в любви, но по-своему красив. Знания, учеба, дисциплина, верность — все словно зимний пейзаж — основа основ, как голые силуэты деревьев, без которых невозможно возрождение весной.
Поезд подкатил к вокзалу, и когда Жени вышла на улицы Бостона, свет фонарей показался ей согревающим. По дороге в общежитие она разглядывала знакомые дома, магазины, стоянки машин, набережную реки. Всюду она замечала жизнь — в людях, собаках, голубях, воробьях. Жизнь продолжалась во все времена, и каждое живое существо должно следовать своей дорогой.
Немного более чем через месяц, в первый день нового, 1965-го года Жени и Пел приобрели дом-мечту в Вашингтоне.
Они остановились в квартире Пела в Джорджтауне, которую он сохранил за собой, пока не окончится в июне аренда. Хотя теперь он и не часто приезжал в Вашингтон, но квартира создавала удобства, к тому же предоставляла убежище ему и Жени.
Они сделали существенный взнос агенту по продаже недвижимости и подписали предварительный договор — Пел настоял на том, чтобы Жени расписалась как совладелица. Если с ним что-нибудь случится, прежде чем они официально зарегистрируют брак, дом останется за ней.
Услышав это, Жени застыла, и Пел быстро извинился:
— У меня это от отца — во всем видеть юридические вопросы. Обещаю тебе, Жени, — он крепко пожал девушке руку. — Ни рок, ни случай не помешают нашей свадьбе.
Официальное рукопожатие заставило Жени рассмеяться:
— Сделка совершена.
От агента они направились в дом и встретились с его владелицей Марджори Нил Армор, которая при их появлении нахмурилась и неодобрительно сморщила губы, похожие на чернослив. Но когда Пел заверил ее, что она может оставаться в доме сколько угодно, по крайней мере до лета, губы разгладились и заблестели помадой, точно живая слива.
— Вам не следовало этого говорить, — усмехнулась она. — Новые владельцы всегда настойчивы и требуют освободить дом самое позднее завтра.
— Только не мы. Нас несколько месяцев не будет в Вашингтоне. Так что не спешите, миссис Армор. Трудно собраться внезапно.
Она настояла на том, чтобы все вместе они совершили «возлияния», и налила каждому по двойной порции крепчайшего клюквенного ликера.
— Некоторые люди меня боятся, — подняв бокал, начала тост миссис Марджори Нил Армор, — некоторые обожают, а другие находят эксцентричной. Это нисколько не забавно, но является расплатой за богатство, — она на секунду замолчала, чтобы дать возможность слушающим усвоить изречение. — Богатство — это такое состояние, которое, к счастью, встречается достаточно редко и обычно не находит понимания. И должна сказать, что источником утешения для меня является то, что этим маленьким милым домом станут владеть люди, равные мне по положению. От Арморов к Вандергриффам. Да свершится переход. Sic transit. Выпьем, — и она одним глотком осушила бокал.
— Это по-русски, — восхитилась Жени. — Так мог пить мой отец. До дна. Вот так мы это называем, когда выпиваешь водку одним глотком.
Марджори Нил Армор уставилась на нее, и на секунду молчание показалось угрожающим. Потом престарелая дама расхохоталась и взяла Жени под руку:
— Вы ведь знаете, мы тут все крестьяне, — проговорила она, смеясь, — и гордимся самыми нелепыми достижениями — осушить стакан одним глотком! — она никак не могла остановиться, и слова прорывались сквозь смех. — Я уже старая женщина, и в жизни я не сделала ни на грамм хорошего, но и дурного я тоже не делала, — она вновь наполнила бокалы. — Давайте до дна! Пусть и вам будет над чем посмеяться в этом доме.