Они хотели как следует выспаться следующим утром и начать новый год со свежей головой, но привычка подняла их спозаранку. В шесть тридцать Чарли осторожно прошлепала на кухню, чтобы приготовить кофе. Она унесла его к себе в комнату, чтобы не побеспокоить Жени.
Жени вышла на кухню в семь, разогрела чай, приготовила бутерброд и тоже унесла к себе.
В десять часов, когда позвонил Тору и извинился за ранний звонок, обе подруги не спали уже несколько часов, но не решались выйти в гостиную. Он спросил, не придут ли они обе к нему на поздний завтрак около часа.
— Сейчас спрошу Чарли, — ответила Жени. Чарли стояла от нее в нескольких футах и вся светилась. Когда она узнала о приглашении, лицо выразило такое счастье, что Жени тут же произнесла в трубку: — Чарли свободна, а я вот, наверное, не смогу.
— Прекрасно! — откликнулся Тору. — То есть, я хотел сказать, очень жаль, что ты не можешь прийти, — тут же поправился он. — А Чарли… как ты думаешь, ей понравится копченая семга?
— Она ее просто обожает, — и, улыбаясь, Жени повесила трубку на рычаг. — Шампанское прихвати с собой, — сказала она Чарли. — Оно прекрасно подойдет к тому, что вам предстоит есть. А я ночью напилась им на целый год.
Вернулась Чарли невероятно радостная. Они завтракали одни — сосед Тору в этот день работал.
— Мы успели поговорить «обо всем», — заверила она Жени.
Это была первая из многих их с Тору встреч. Жени радовалась непривычному счастью Чарли и тому, что причиной этого стал Тору. Для себя она не хотела никаких новых связей: ее жизнь была наполнена и так, и когда мужчины начинали проявлять к ней явный интерес, она их отвергала. Какой бы покой она не испытала в той маленькой пустой комнате в Иерусалиме, потом от него осталось одно лишь отвращение.
Но связь подруги она поощряла и через три месяца стала надеяться, что эта связь будет длиться и дальше. Она подала заявление в интернатуру и по праву надеялась, что ее примут в Корнелл-Эпископалиан-госпиталь в Нью-Йорке. А это означало, что в конце учебного года Жени прокинет квартиру Чарли. Ей будет недоставать подруги и Генерального госпиталя, но после восьми лет в Бостоне пора было что-то менять.
— Где Тору собирается проходить интернатуру? — спросила Жени Чарли, когда субботним утром в середине марта они занялись уборкой квартиры.
— Он тоже собирается уехать из Бостона. Может быть, в Вилльям Лок в Балтиморе, — Чарли протирала стекло, Жени — дерево, и вдвоем они передвигались по квартире, чистя и полируя: Чарли с жестянкой спрея и ворохом бумажных полотенец, Жени с лимонной политурой и тряпочкой. — Мне тоже придется уйти из ожогового института, — добавила медсестра.
Жени промолчала и взглянула на подругу. Чарли прицеливалась соплом распылителя в нижнюю часть окна. Потом стала растирать стекло круговыми движениями.
— Мне нужен отдых, — объяснила она. — Ожоговая сестра действует, как правило, полтора года, а потом становится неэффективной. С большинством происходит именно так — слишком они утомлены. Я уже в четыре раза превысила этот срок, но теперь чувствую, что и я на пределе. Не могу дать больному надежду, как это делала прежде.
— И что же ты будешь делать?
— Ищу административную или преподавательскую работу. Тору считает, что я могла бы написать книгу о детях с сильным повреждением лица, но для этого мне нужен писатель.
— Ты останешься в Бостоне? — Жени не собиралась любопытствовать, но все же ей хотелось знать, что происходит между Чарли и Тору.
— Не знаю, — Чарли полюбовалась на сверкающее стекло. — В любом случае решение принимать надо мне самой. Тору на семь, почти на восемь лет младше меня.
— Ну и что из этого? — Жени тоже приостановилась, чтобы рассмотреть свою работу. Стол сиял, и в комнате плавал свежий насыщенный запах лимонной политуры.
— Он тоже говорит «Что из того?» Может быть, разница в возрасте и не имела бы такого большого значения, если бы это было все. Но он из другого мира, из Японии. И даже на завтрак ест сырую рыбу.
Жени улыбнулась и опустилась на колени, чтобы отполировать деревянные ножки.
— Он из влиятельной семьи — они родственники императора — никак не меньше. Представляешь меня беседующей с его матерью? — Чарли покачала головой. — Невозможно.
— Ты уверена?
Чарли тяжело вздохнула:
— Я ни в чем не уверена. Он самый понимающий из всех мужчин, каких я когда-либо встречала. И станет прекрасным врачом. Потому что, как и ты, рассматривает тело лишь частью всего человеческого существа. К тому же он так забавен и ужасно привлекателен.
— Тогда что же тут невозможного?
— Ну зачем блестящему великолепному юноше связываться со старой перечницей?
— А может быть, он любит старую перечницу?
Глаза Чарли широко раскрылись и она рассмеялась:
— Думаю, что любит.
— И что же?
— Посмотрим, — и Чарли повернула аэрозольный баллончик в сторону зеркала. — Пока нет смысла ни о чем говорить… Чертовски… — она еще раз окатила из распылителя влажное зеркало, а Жени взялась за пылесос.
Через неделю Тору позвонил Жени в ожоговое отделение и спросил, не сможет ли она встретиться с ним вечером.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, просто я хочу поговорить с тобой, Жени.
В шесть она хотела пойти на лекцию по хирургии руки:
— Хорошо. Где мы увидимся?
— В баре «Ритц-Карлтона».
— Но там ужасно дорого, — напомнила она. Жени знала, что несмотря на влиятельных родственников, средства Тору были весьма ограничены.
— Там тихо, и я чувствую себя увереннее, когда разговоры о деньгах — единственный звук, который я слышу.
Жени улыбнулась:
— Постараюсь подойти туда к шести.
Войдя в вестибюль отеля, она поняла, что не была здесь с тех пор, когда провела ночь в номере Пела. Они впервые здесь обедали еще на первом курсе, Пелу было столько же лет, сколько сейчас Тору.
Она медленно прошла в бар. Тору вылетел ей навстречу, расцеловал в щеку, провел к столику.
— Спасибо, Жени. Ты — настоящий друг, — он указал на свой стакан. — Я пью виски. Тебе тоже?
— Коктейль с белым вином, пожалуйста, — совсем немного алкоголя ей было достаточно, чтобы избавиться от нервозности. Тору заказал и провел пальцем по кромке своего стакана.
— Уж лучше я сразу начну. Речь идет о Чарли. Просто не знаю, как за ней ухаживать.
Слово прозвучало настолько старомодно, что Жени никак не связала его с живым открытым характером Чарли.
— Это все мое воспитание. Или, как говорит Чарли, мое дурацкое воспитание. Я не хочу давить на нее или проявлять неуважение… Жени, ты была замужем. Посоветуй, как мне заставить Чарли поверить?