Развод по-французски - читать онлайн книгу. Автор: Диана Джонсон cтр.№ 52

— Скажите это моему мужу, — фыркнула Рокси.

В «Доме Друо» решили, что «Святую Урсулу» можно выставить на распродажу северофранцузской живописи, которая пройдет через месяц. В дополнение к каталогу срочно была отпечатана специальная брошюра. Аукционисты знали, что картина пойдет хорошо, и назначили отправную цену восемьдесят тысяч долларов. Услышав такую сумму, Рокси поняла, что никогда не сможет откупиться от Шарля-Анри. Она, не откладывая, позвонила родителям, умоляя дать ей взаймы сорок тысяч, но те тоже были сражены наповал.

После того как увезли мебель, квартира стала до странности голой. Зияния отзывались молчаливым укором, красноречивая пустота кричала о катастрофе. Я возмущалась несправедливостью не меньше, чем Рокси, а может быть, и больше. Возросшая ценность «Святой Урсулы» внесла новый элемент в обычные при разводе враждебные отношения — корысть. Я рассказала об этом Эдгару, но по-прежнему молчала о том, что Рокси резала себе вены.

— Женщины вообще не задумываются о последствиях. Поэтому они в шоке, когда последствия наступают.

Не знаю, насколько это верно. Он хотел сказать, что ввезенный во Францию предмет подпадает под французские законы. Рокси должна была об этом думать. Но почему Персаны злонамеренно не хотят знать, что картина всегда была в нашей семье, что она принадлежит многим людям, а не одной Рокси, что это семейная реликвия, тогда как для них «Урсула» — пустое место? Эдгар пожал плечами. Есть такое особое парижское пожатие плечами. И есть у французов особое отношение к законам о собственности.

— Ты выдвигаешь моральные аргументы, когда говоришь о Боснии. Почему же отказывать моральным аргументам в семейных делах?

— Когда я говорю о Боснии, я выдвигаю прагматические аргументы, основанные на опыте истории… Но не будем ссориться, chérie [108] , из-за какого-то canapé [109] и уродливой святоши.

— Да, о сексе ты говоришь, а о деньгах не хочешь.

— Естественно, я же француз. У вас, американцев, все шиворот-навыворот.

Приблизительно раз в две недели, иногда чаще Эдгар посещал собрания, которые устраивались в муниципальных залах или церквах, неотличимых от подобных помещений в Америке, — такие же светло-коричневые стены, такая же гулкость, такие же ряды металлических стульев. Часто бывали «круглые столы»: трое-четверо мужчин из этого округа, обязательно хоть одна дама и Эдгар. Из того, что говорилось, большую часть я не понимала, но темы постепенно прояснились — уроки истории и роль религиозного сознания. Скоро я убедилась, что сам Эдгар — человек религиозный, по крайней мере формально верует в Бога и исповедует католицизм, не слишком ревностно, но искренне.

Сначала меня это поразило. В Калифорнии я не стала бы гулять с парнем, который ходит в церковь. Того, кто говорит о Боге, автоматически причисляют к лицемерам. Но лицемерие лицемерию рознь. Есть, например, французское лицемерие или, если выразиться мягче, непоследовательность: веровать в Бога и нарушать одну из заповедей — прелюбодействовать. Я завела с миссис Пейс разговор на эту тему, не упоминая, конечно, Эдгара и себя.

— Понимаете, у французов благочестие более развито, — сказала она. — У нас, в Америке, как заметил еще Мэтью Арнольд, две формы благочестия: самоистязающее и самодовольное. Французы, как видно, придумали третий тип — светское благочестие.

— И оно искреннее?

— Я думаю, что все три — искренние. Самоистязание всегда искренно. Нет ничего более искреннего, чем чувство правоты, autrement dit [110] — самодовольства. Почему бы и светскому благочестию не быть искренним?

Когда подобный разговор зашел с Эдгаром, он процитировал Мольера:

Господь иные радости земные осуждает,

Но с ним договориться можно без труда.

Моя душа была поражена двумя этими самыми болезнями — самоистязанием и сознанием собственной правоты. Я никогда не чувствовала себя большей американкой. Мы даже сцепились с Ивом из-за этого. У него странный взгляд на Америку. Он убежден, что вся наша жизнь находится под контролем Джона Эдгара Гувера.

— У него был компромат на любое значительное лицо в Вашингтоне. У него спрашивали, надо ли Джону Кеннеди выдвигать свою кандидатуру в президенты. Эйзенхауэра тоже выбрали с его участием. Гомик, а следовательно, и параноик — что с него взять? Правда, он здорово побаивался Боба Кеннеди, поэтому Боба и кокнули… Знаешь, у нас тоже есть задрыги, которые спят и видят, чтобы США управляли Францией. Чтобы мы смотрели только комиксы, рисовали дурацкие диснеевские картинки и пили кока-колу.

— Никто вас не заставляет это делать, вы сами, — возражала я. — Я вот, например, не смотрю комиксы, а вы смотрите. Почему?

— У тебя к ним иммунитет, потому что ты на них выросла. А у нас это эпидемия, как лихорадка в джунглях Амазонки.

Какую культурную угрозу может представлять диснеевский фильм, думала я? Есть более опасные вещи.

— Французы сами культурные агрессоры! — горячилась я. — Всюду продвигают свою культуру.

— А американцы слишком много улыбаются. Ты вот все время скалишь зубы.

После этого я старалась улыбаться реже.

В начале декабря, недели за две до положенного Рокси срока и назначенной даты аукциона в «Друо» (в этом совпадении Рокси увидела иронию судьбы), позвонили родители. Они заказали билеты и будут в Париже. Не зарезервируем ли мы номера в гостинице, чтобы это не была какая-нибудь дыра, но и не слишком дорого? Марджив посоветовала посмотреть в отеле «Два континента», который она помнила по прошлогодней поездке.

Это известие мы встретили со смешанными чувствами. К моим примешивалось удовольствие от перспективы повидать их (и показать себя с заученными французскими фразами, лакированными ногтями и скромной, как у балерины, прической). Неужели мы с Рокси — единственные американские дочери, которые любят своих родителей? Так оно и выходило по читанным мною книгам. В общем, я чувствовала удовольствие и вместе с ним страх. Страх перед тем, что они скажут, узнав о Роксиной болезни — так я стала называть ее дурацкую выходку. Страх перед их возмущением тем положением, в какое попала Рокси, и перед шумом, который они поднимут из-за уплывающей из рук картины. Страх перед неизбежным ростом напряженности и грядущим конфликтом. Страх перед тем, что они скажут. Короче, я чувствовала удовольствие и страх. Рокси заявила, что не чувствует ничего, кроме страха, главным образом из-за Роджера.

Марджив и Честер добавили, что с ними едут также Роджер и Джейн. Это выбивало почву из предположения, что они едут просто в гости. Нет, они ехали, чтоб начать войну — или по крайней мере юридическую борьбу — за восстановление справедливости, как они ее понимали. Они не бросят своего ребенка на произвол иностранного закона и отживших предрассудков о привилегиях мужчин.