Вот в такой квартире я сейчас и нахожусь. В такой кровати.
Стеганое одеяло, ширина которого больше его длины, решило предоставить нас самим себе и соскользнуло на пол.
И вот мы лежим, он на мне, как тогда, в гимнастическом зале, только в этот раз мы голые, окружение как раз то, что нужно, и в этот раз за нами никто не наблюдает.
Я прикладываю все усилия, чтобы казалось, что он мне доставляет наслаждение. То есть мне хочется, чтобы ему хотелось сделать это еще раз. Мне хочется, чтобы ему было необходимо сделать это еще раз. Ведь он же Эдам. Тот самый Эдам. С шикарной квартирой в центре города и все такое. И если он хочет секса со мной, то я выдам все, на что способна.
И тогда то, что планировалось как удовольствие на одну ночь, может перерасти во что-то еще. В связь. И, поступая таким образом, я превращаю свою ложь в реальность.
Трансформирую металл в золото. Ладно, но во всем этом есть и свои сложности. Например, Эдам не адвокат (что обнаружилось во время нашего первого игривого разговора в баре — он консультант по продажам; это его друг Дэнни адвокат).
Остальное раскроется при наших последующих встречах.
Главное, что оно имеется. У него есть имя. У него есть лицо. У него есть тело. Есть определенный остаток на банковском счете. Более чем достаточно, чтобы произвести впечатление. А ослепительный свет его брэд-питтовской улыбки превращает все это в лучезарную надежду.
Но на первое время надо сосредоточиться на — хм — на настоящей ситуации. Затащить его в постель оказалось легко. Возможно, даже слишком легко. Ко второму стакану мы уже сильно завелись. Глазами мы не только раздевали друг друга, но дошли уже и до прелюдии. Я не то чтобы жалуюсь, просто я не могу перейти определенную границу. Просто я не хочу, чтобы меня снимали, как последнюю шлюху. Ну, хоть бы как предпоследнюю.
Мы меняем позицию. Я теперь наверху, он видит меня всю, и я понимаю, что ему хочется шоу. И, будучи гостьей в его доме, я делаю ему одолжение. Стискиваю свои груди, откидываю назад голову, демонстрируя эйфорию оргазма, и начинаю стонать так, как будто живу последний день. В конце концов, простая вежливость этого требует.
— О да, — говорит он, — о да.
И тут начинается секс-ложь.
— Ты такой большой, — говорю я ему задыхающимся шепотом.
— А тебе ведь это нравится, да? — спрашивает он, но тон несколько риторический.
— Ты такой хороший, — говорю я, несмотря на то что от полноценного чиха я получаю больше удовольствия, чем от сильных, но бестолковых толчков Эдама.
— Ты хочешь меня, — страстно бормочет он мне в ухо. — Ты хочешь мой большой, твердый член.
Ты так хочешь меня! Да, знает этот парень, как с девушками разговаривать.
— О да, — вру я, впиваясь ногтями в его ягодицы, — только не останавливайся.
Тут, почувствовав, что он выходит на финишную прямую, я начинаю диалог на манер доброй старой Красной Шапочки. Ну, все эти «у тебя такие большие руки», «у тебя такие большие пальцы», «у тебя такой большой…» и все остальное тоже большое. И, судя по выражению его лица (язык закушен, глаза закатились), он с наслаждением внимает этому льстивому восхвалению его физических достоинств. Но конечно же самая большая ложь приберегается на закуску. Это оргазм. Такое большое «О». Или, как в настоящем случае, такой большой ноль. Но мое представление его затянуло, поэтому он, вне всякого сомнения, ожидает бурных и продолжительных оваций.
И я их изображаю. Начав с низких и долгих нот и поднимаясь до трепетного фальцета, я выдаю всю восходящую гамму сексуального наслаждения. Оргазм в стиле «до-ре-ми», но без Джулии Эндрюс, резвящейся на холмах Австрии.
Затем он, обессиленный, откидывается на спину и смотрит на потолок. Я наблюдаю, как поднимается и опускается его атлетически скульптурная грудная клетка, пока он восстанавливается после восьми минут и тридцати пяти секунд сильных непрерывных толчков (нет, время я не засекала).
Я кладу голову ему на грудь, и он обнимает меня рукой. Ладно, пусть только один из оргазмов был настоящим, все-таки у меня такое чувство, что все идет как надо. Такое чувство, что это начало крепкой связи.
38
Мне хорошо.
Пусть он слишком уверен в себе. Это только делает его еще привлекательнее. Он слишком уверен в себе, а я слишком… неуверенна в себе, так что в паре мы уравновешиваем друг друга.
Я как будто встретила другую разновидность человека. Кого-то, у кого не только нет оснований, чтобы лгать о себе, но есть все основания любить себя.
Подумайте сами. С учетом того, что мать у меня страдает неврозом, а лучшая подруга — агорофобией, его самовлюбленность только повышает конечную продажную цену.
Кроме того, его высокомерие заметно, только когда он говорит. Будь я глухой, могла бы без проблем наслаждаться его внешним видом.
А внешний вид у него хоть куда.
Но на самом деле все это сейчас не имеет значения.
Значение имеет то, что я ему нравлюсь. И утром, когда я просыпаюсь, я ему все еще нравлюсь.
Если честно, то я нравлюсь ему, прижатая к стене в ванной комнате (он схватил меня, когда я принимала душ). И затем, надевая рубашку и галстук, он смотрит на меня и спрашивает:
— А что ты делаешь вечером?
Что я делаю вечером! Ведь не спросил же он: «Что ты делаешь завтра вечером?» или «Что ты делаешь в эту пятницу?». И не сказал: «Спасибо за трах, еще увидимся».
— М-м-м, да ничего, — говорю я немного поспешнее, чем следует.
— Что, если я загляну к тебе?
— Конечно, это просто замечательно. Э-э-э, то есть хорошо. Если, конечно, ты хочешь.
Он улыбается, последний раз протягивая конец галстука через узел.
— Тогда ладно, — говорит он мне, — я заскочу к тебе около восьми.
— В восемь так в восемь, — отвечаю я. — Отлично.
В восемь, отлично? Я что, всегда говорю с такой глупой интонацией или когда хочу произвести впечатление на мужчину?
— Тогда все в порядке, — говорит он, поворачиваясь, чтобы посмотреть на себя в зеркало. — Тогда в восемь.
39
Как только я оказываюсь за пределами высокомерно-роскошного мира апартаментов Эдама, реальность этого мира обрушивается на меня.
Моя квартира. Мой оранжевый ковер. Зарешеченное кухонное окно. Шум от неандертальца снизу. Он увидит мою квартиру и подумает, что я просто нищая. Как те вонючие бродяги на улицах, которым подают милостыню.
Он только посмотрит на мою квартиру и сразу же подумает: «Отличные сиськи, но квартира у нее — просто стыдобища». Потом повернется и уйдет из моей жизни, после двадцати четырех часов пребывания в ней.