Фактор внешности - читать онлайн книгу. Автор: Гленн О'Брайен cтр.№ 46

Создавая свои мегаполотна, он мало что принимал в расчет из теории ремесла, которому обучают в художественных колледжах. Если приходило в голову зарисовать что-либо с натуры, его по-прежнему заботили не достоверность деталей и не перспектива, а размеры. Всегда только размеры — главное, чтобы изображение не получилось маленьким! Веблен ощущал себя титаном в мире искусства, и размеры его полотен были всегда больше, чем самое большое знамя международных соревнований по реслингу. Он фактически и стал чем-то вроде представителя реслинга в живописи. Массивный и грузный, Веблен носил волосы до плеч, а сигары предпочитал курить размером с пенис. В его манере одеваться была даже не театральность, а вызывающая вычурность. Кроме беретов и блузок он надевал периодически одежду из шелка, расписанного им самим, несколько раз даже появлялся на публике в килте.

Но при всем этом воспринимать Веблена как великого художника было нереально. Именно так обычно и бывает с человеком, который не подвергает сомнению собственную гениальность. Он мог изумлять, смешить, шокировать, но никто не верил в него так же свято, как он сам верил в себя. Обаяние Веблена заключалось в его легенде, в том, что он единственный живой носитель и наследник духа Пикассо и сюрреалистов. И что примечательно, ему еще и сорока не исполнилось, когда он взялся за мемуары. Он сумел уговорить друзей из Голливуда найти продюсера и снять фильм о его героическом плавании на плоту в Китай, после чего он также нашел продюсеров для записи альбома своих песен и своих джаз-импровизаций. И то и другое было подделкой под стиль великих исполнителей и саксофонистов, но Веблена это не беспокоило. Картины, которые могли бы разместиться на стенах в домах и помещениях средних размеров, Веблен почти не писал, зато для его гигантомании не было помех с тех пор, как он выстроил себе новую студию и музей, занявшие всю земельную площадь бывшего картофельного поля. Пожалуй, сама потребность писать была у него не творческим порывом, а результатом веры в то, что все музеи мира жаждут заполучить его шедевры.

И если вы склонны высоко ценить Веблена как художника, вам следовало еще больше ценить его как дизайнера интерьеров. И здесь я уже говорю без всякой иронии — он сумел сделать огромную комнату уютной, как будуар, завалив ее множеством гобеленов, ковров, драпировок и заставив кушетками. Веблен разбирался в мебели, мог удачно комбинировать предметы различных стилей и эпох. Индийскую бронзу он смешивал с масками Океании, комодами Людовика XVI. Позолота, медь, бархат, нефрит — все это дополнялось его собственной росписью на стенах. В итоге создавалось странное подобие гармонии, которую можно в двух словах окрестить как «Али-Баба в Версале».

Хоть Веблен и был очень высокого мнения о себе и мастерски занимался саморекламой, назвать его снобом язык не поворачивался.

После инцидента с Клариссой я некоторое время держался в стороне от гостей, рассматривая одно из полотен Веблена, полыхающее немыслимо яркими красками — фуксия, пурпур, мраморно-белые, лимонно-желтые мазки. Нечто вроде абстрактного анархизма, в котором смелость граничила с нелепостью, выходящей за пределы моего понимания. По сути, это был портрет, и над всем этим буйством цвета на вишневом фоне выделялась надпись белой краской, явно выдавленной прямо из тюбика: «Месье Даннинг забрался на крышу и отказывается спускаться».

Я как раз размышлял над смыслом этой фразы, когда почувствовал тяжелую руку на плече.

— Фаркар Веблен. Добро пожаловать.

Я повернулся и увидел автора картины собственной персоной, улыбающегося мне из-под своей бороды. Он был одет в арабский кафтан и выглядел как Стивен Сигал в роли Иисуса.

Я представился и протянул ему руку, но Веблен не пожал ее, а сунул мне бокал с кусочками льдами и каким-то коктейлем.

— Абсентовый коктейль. Меня научили его готовить друзья. Как-то раз один русский князь в Париже рассказал мне рецепт. Я держу его в секрете.

— Благодарю. — Я улыбнулся в ответ и попробовал напиток. Он был странный, словно в бокал добавили пару яиц.

— Нравится? — спросил Веблен.

— Дело в том, что я не пробовал абсент и не могу знать, настоящий он или нет.

— Разумеется, настоящий. Я сам все делаю. Я имею в виду картину.

Я рассмеялся его шутке.

— О, я как раз размышлял над содержанием… — Я так и не успел закончить.

— Это из «Фиесты».

— Ах, вот оно что! — Я кивнул так, словно его ответ разъяснял все мои недоумения.

Но на самом деле я не знал, что сказать о его картине, не имел понятия, что писал Хемингуэй в «Фиесте», — последнюю я даже не открывал никогда. Несколько мгновений длилось тягостное молчание, но Веблен вдруг улыбнулся:

— Посвящается потерянному поколению Парижа.

— Картина?

Веблен прищелкнул языком, и я усомнился в правильности своего вопроса.

— Или книга? — Я снова засмеялся, чтобы скрыть неловкость.

— Нет, коктейль, — ответил Веблен, похлопав меня по спине, и разразился хохотом.

На вечеринке Веблена, как и в его картинах, было намешано все, что можно. Гости были приглашены из самых разных сфер и сообществ, но все находили общий язык друг с другом. Особняком держались только художники старшего поколения. Я бы даже сказал, что они выражали всем своим поведением бойкот. Веблен не пытался примирить их с остальными, он вообще не стремился насильственными мерами восстановить взаимопонимание, его все устраивало. Зато персоны из Голливуда чувствовали себя весьма раскованно — папарацци, какие-то полуженственные второстепенные актеры, звезды-однодневки, были и два директора студий. Веблен охотился за директорами, поскольку планировал снять фильм по своему сценарию, с которым носился уже несколько лет.

Конечно же, к нему пришли коллекционеры, множество журналистов, представители модных изданий, критики искусства. Судя по тому, как много было гостей из «Вог» и «Взнити фэйр» и как мало из «Арт ньюс» и «Арт форум», становилось понятно, кто больше интересовался Вебленом — фэшн-индустрия или высокое искусство. Были и скандальные личности, представители прессы, занимающиеся громкими расследованиями типа убийства Кеннеди или смерти Мэрилин Монро. Была там и Рут Берковитц, известная своей скаредностью и саркастическими замечаниями неприятного вида дама в затасканном костюме с яркими потрескавшимися губами. Она ни с кем особо не разговаривала, но за всеми наблюдала. Поговаривали, один раз в год она выпускала книжку и обещала Веблену, что сделает его героем своего будущего романа под названием «Объективное основание».

Илона Воргис из журнала «Вопрос — ответ», старая приятельница Веблена еще со времен, когда она работала редактором «Арт Агора», воспевающая его в своих статьях как лидера экспансионизма, тоже пришла. Любимым словом Воргис было «гений», и она беззастенчиво называла им Веблена. Вместе они являлись довольно странной парой. Веблен строил из себя мачо, а Воргис — убежденную феминистку. Непонятно, как им удавалось находить точки соприкосновения. Тем не менее я находил этому простейшее объяснение: и он, и она отъявленные социопаты. Мисс Роттвейлер считала Воргис настоящей змеей, и змеей ядовитой. Когда она встречала ее при входе на какую-нибудь презентацию, то здоровалась со своей обычной любезной улыбкой, но, по сути, журнал Воргис и журналы мод абсолютно несовместимы.