В маленьком обшарпанном зале – евроремонт сюда еще не добрался, было одно-единственное кресло. За ним в полной готовности стоял невысокий человек в белом халате. Вадим разделся, сел и, пытаясь разглядеть себя в туманном от старости зеркале, произнес:
– Покороче, пожалуйста. Особенно шею и виски.
Мастер взмахнул ароматной простынкой, укутал ею Вадима и принялся за работу. Работал он ловко, быстро, но все равно в движениях не чувствовалось профессионализма. Впрочем, Вадима это почти не волновало, он расстроился, что журналы скорее всего ему сегодня не привезут, а значит, день потерян, и еще раз придется приезжать, а самое главное, не будет интересного вечера, когда под лампой он будет сидеть и рассматривать старые фотографии, читать отзывы на музыкальные премьеры, рецензии…
– Ма шэмха? – вдруг раздалось у него над ухом.
– Простите?
– Как вас зовут?
– Вадим.
– Вам нравится? – Мастер опустил ножницы и посмотрел на отражение Вадима.
– Да, вполне, спасибо.
Он расплатился, оделся, а когда выходил, мастер с горечью произнес:
– Как жаль, что молодежь совсем не знает родной язык!
Вадим внимательно посмотрел на мастера, потом в зеркало на себя и улыбнулся:
– Нет-нет, я не понимаю иврит. Я из русской семьи.
– Да? – Мастер изучающе посмотрел на него. – А глаза грустные… Меня зовут Илья Исаакович…
Илья Исаакович Бару был артистом. Видимо, долгое общение с представителями искусств заставило перенять их приемы. И это знакомство с неожиданным посетителем парикмахерской было не чем иным, как «приемом», репризой, скетчем.
Через пятнадцать минут Вадим и Илья Исаакович шагали по плотной ледяной корке филевских аллей, причем старик норовил Вадима обогнать. Так дети бегут впереди родителей за мороженым.
– Вы не там все ищете, надо искать у Володи. У Володи можно найти все! И заметим, почти за копеечку.
И действительно, у Володи было все, что угодно. Правда, вытащил свои богатства Володя, только когда Илья Исаакович сказал, что это он для себя берет.
– Вас тут знают. – Вадим уважительно глянул на спутника.
– А кто не знает старика Бару.
Илья Исаакович Бару был легендарным директором Москонцерта. Его кабинет, почти министерский, отделанный дубом, с мягкими коврами и кожаной мебелью, отличался гостеприимностью. Сюда можно было попасть запросто, но вот решить свой вопрос практически невозможно. Впрочем, на отказ в помощи проситель не обижался, более того, покидал он кабинет директора в самом отличном расположении духа, напоенный отличным армянским коньяком и будучи уверенным, что самое главное, за чем он сюда пришел, это беседа с самим Бару! Собственные просьбы казались мелкими, незначительными по сравнению с фактом такого знаменательного знакомства. Любое ведомство пропаганды любого государства сочло бы за честь иметь в своих рядах такого сотрудника – Илья Исаакович был не только отличным психологом, но и обладал недюжинными ораторскими способностями. Увлечь идеей, нарисовать горизонты, внушить и убедить – все это у него получалось с виртуозной легкостью. Поговаривали, что с начальством из Министерства культуры он держался так же уверенно. Дальнейший рост карьеры ему не пророчили – куда уж выше, куда уж дальше?! Минкульт? Полноте! Министром не сделают, а быть чиновником – увольте. Илья Исаакович Бару был царем в своей епархии. Кто только не переступал порог его кабинета! Мировые звезды и знаменитости с удивлением обнаруживали перед собой словоохотливого человека, который английский и немецкий знал так же хорошо, как русский и иврит. С ним было приятно провести время, и этот город за окном, огромный и не самый уютный, становился похожим на десятки других гастрольных столиц. Только угощали здесь обильно, платили щедро, а набитые до отказа залы поражали своим тихим, сосредоточенным вниманием.
Понимая, что расстояние от возможного до невозможного совсем небольшое, Вадим никогда не спрашивал, что привело Илью Исааковича в цирюльню. Все их разговоры сводились к музыке – вернее, к тому, как на ней зарабатывают деньги.
– Времена, безусловно, поменялись, но вряд ли поменялись люди, – глубокомысленно начинал Бару. – Про любовь будут петь всегда, а следовательно, продавать это легче всего. Но, Вадим, не опускайтесь до пошлостей – фразу «поющие трусы» придумали не сегодня. Раньше она звучала «поющие «бабетты». Знаете, такие прически раньше были? Вот собирали такой квартет «бабетт», быстренько песенки им писали, а они по городам и селам гастролировали.
– Да что вы?! – изумлялся Вадим, заставший еще советские порядки. – А репертуарная комиссия, цензура, финорганы?
– Вадим, я кричу! Что вы такое говорите про репертуарную комиссию? Нет, она была, ее никто не отменит, но она в Москве, а «бабетты» в тихом селе Жухари. Такие деньги были, такие деньги…
– А гастроли зарубежных артистов?
– Вы занялись серьезным делом, вам нельзя быть невежей! Я вам расскажу…
Истории, которыми сыпал Илья Исаакович, были интересны своими невообразимыми подробностями – привычки звезд, казусы, нелепости, уловки. Чего только не предпринималось, чтобы тот или иной артист смог пересечь границу и дать концерт. Вадим слушал и учился – он понимал, что опыт у этого человека огромный, что никто и никогда не научит его всем премудростям этого дела. Да и старик, несмотря на свой взрывной характер, был человеком понимающим. Он с ходу улавливал настроение собеседника и тактично выбирал манеру своего повествования.
Сейчас Вадим шел к Илье Исааковичу в надежде, что тот со свойственной ему проницательностью поможет вернуть спокойствие духа. «Рассказывать я ему ничего не стану, так, поболтаем. Может, легче станет, или мысль в голову придет какая…» – думал Вадим и позвонил в дверь. В двухэтажном старом доме, как выяснилось, было всего две жилые квартиры.
Дверь открыла сильно постаревшая Ида Рубинштейн с портрета Серова. Только не голая, а одетая в малиновый халат.
– Простите, а Илья Исаакович… – Вадим вежливо кивнул.
– Господи, у меня случится мишигас! Еще нет и двенадцати, а тебя, Иля, спрашивает молодой человек! – прокричала она в глубину квартиры. Вадим заметил, что квартира была залита уютным электрическим светом.
– Никакой мишигас с тобой не приключится, не кричи. – Илья Исаакович неожиданно вынырнул откуда-то из-под локтя женщины. – Господи, Вадим! Приглашая вас, я надеялся, что вы не запомните мой адрес!
При этих словах «Ида Рубинштейн» всплеснула руками и, покидая позиции, громко проговорила:
– И все же мишигас в этой семье случился! Мой муж чокнутый!
Илья Исаакович улыбнулся растерявшемуся Вадиму и почти втащил его в прихожую.
– Я шучу, а моя жена никогда этого не понимает! Впрочем, остальные тоже…
Квартира четы Бару была огромной. Вадиму показалось, что она занимала весь первый этаж – из квадрата прихожей открывалась перспектива светлых комнат, каких-то переходов и уровней. Под ногами были ковры, на стенах – офорты, картины, афиши, мелкие безделушки, расставленные там и сям, отвлекали внимание.