Нет имени тебе... - читать онлайн книгу. Автор: Елена Радецкая cтр.№ 59

Через несколько лет мне поставили диагноз: диффузный зоб, то есть оказалось, что у меня нездоровая щитовидка. Так что сон мой имел вполне физиологическую основу, а ведь я до сих пор считаю его вещим.

Свадьба наша была похожа на курсовую вечеринку, не из привязанности к студенческому братству, а из-за отсутствия денег. Платья белого не было. Не нес меня Игорь с развевающейся фатой на руках к Медному всаднику, чтобы выпить бокал шампанского возле Гром-камня и сфотографироваться. И никуда он вообще не унес меня из осточертевшей квартиры, ни за какие синие горы, потому что своего жилья у него в Питере не было, и жил он в общаге. Поселились мы рядом с Музой, однако я твердила себе, что это временно, мы будем работать и снимать комнату, а то и квартиру. А пока Игорь ушел на вечернее отделение и работал дворником. Я забеременела и бросила институт, вернее, ушла в академку, да так и не вышла из нее.

Вся дальнейшая жизнь – хроническое безденежье, мышеловка, куда я попала, и клетка с колесом, в котором я, как белка, ошалело бегала много лет. Помню пустые прилавки. Помню, как мечусь по городу, пытаясь отоварить талоны на масло, колбасу и мясо, на сахар, табак и водку, на мыло и стиральный порошок. Помню, Валька звонит и требует быстрее приехать, потому что заняла очередь за колбасой где-то у Московских ворот, но у нее кончается обеденный перерыв и она должна хоть на полчаса появиться на работе, а я – держать очередь. Помню, как стою по три-четыре часа в магазинах и к исходу второго часа впадаю в истерику, а потом пробуждается второе дыхание. Многие впадали в истерику, особенно когда товар кончался перед носом. А кто-то приходил в очередь со складными стульчиками. А еще почему-то картинка запечатлелась: очередюга в табачный магазинчик на Невском аж до набережной перед Аничковым мостом, где она прерывается, а на мосту продолжается.

В очередях я вспоминала бабушку-блокадницу. Мои мытарства по сравнению с ее, блокадными, – детские игры! Это несопоставимо. Стыдно об этом говорить. Я слабачка!

Когда я вышла замуж, Муза предложила питаться в складчину. Я отказалась, знала, что придется продукты таскать и готовить на всех мне одной. Так и случилось бы. Однако Музу можно обвинить в чем угодно, но скупость не ее грех. Когда она что-то доставала, она и Машке подсовывала, и нас угощала.

А потом пришла рыночная экономика, продукты появились, цены отпустили, и они начали с таким проворством расти, что стало, может быть, даже хуже. Игорь нашел работу, но там задерживали зарплату, и, поработав бесплатно несколько месяцев, он ушел и устроился на диване перед телевизором. А поскольку времени у него было много, заполнял его пьянством.

Каждый вторник мне привозили короб «белья» – деревянных матрешек, которые я расписывала и сдавала через неделю. Потом я заболела, простилась с матрешками и начала шить кукол и сдавать (за копейки!) в кооператив. Потом было много всякой мелочной работы. А в промежутках из старой одежды Музы я перешивала что-то для Машки, Игорю шила куртку и – сейчас это кажется дичью! – трусы, чтобы сэкономить копейки. По этой же причине я не садилась в автобус, а тащилась в любую погоду две лишние остановки, чтобы купить сметану и творог чуть дешевле, а в другом магазине – еще остановка – дешевые овощи. Потом оказывалось, что где-то я сэкономила, а где-то заплатила дороже, чем в магазине возле дома. Так на так и получалось.

Ни радости, ни гордости, ни блаженства я не испытывала, посетив сей мир в его минуты роковые. Я не революционер, я – обыватель. Меня уничтожал быт и инфляция. Тем более, пока все это происходило, я постоянно болела, и Машка болела, болела, болела…

К бытовой безысходности и мукам добавились сугубо личные. Не получилась у нас с Игорем половая жизнь, вот в чем штука. Первый раз мы как-то справились. Пережить можно. Пережила и следующие разы, и еще много раз. Я слышала, что поначалу женщины ничего особенного не чувствуют. Вот я и ждала, что почувствую, не знаю что, то есть любопытство было. Но ничего не случилось.

А ведь я была готова принять эту жизнь (половую), несмотря на некоторые свои особенности. Я ведь и обнаженное тело неправильно воспринимаю. Как что-то неприличное. Пляж не люблю, даже летом ношу закрытую одежду – так я чувствую себя защищенной. Мне неприятно смотреть на мужчин, которые дома ходят без рубашки и майки. И я знаю, откуда это пошло. От Зураба, который расхаживал по нашей квартире, демонстрируя совершенство своего торса и распространяя острый запах пота, запах кобеля. Голое тело я признаю в искусстве, желательно, у мастеров прошлого. Что же касается половых органов, не аполлоновых, а реальных, это, на мой взгляд, самое уродливое и неэстетичное, что есть в человеке – в мужчине и женщине. Почему орудия любви и рождения новой жизни так отвратительны? Помню, как впервые увидела мужские гениталии (они принадлежали моему мужу). Налитый багрово-фиолетовой кровью, атласный от натянутой до предела кожи, источающий слизь, вырост, полип какой-то, вздрагивающий от нетерпения, произвел на меня, мягко скажем, шокирующее впечатление. Я так и не уразумела, почему Игорь смотрел на эту штуку с гордостью и восторгом.

Он был тогда совсем неопытен, он даже не представлял, что половой акт – дело парное, а не одиночное, и все время солировал, забывая обо мне. И был он до этого дела очень охоч, а поскольку соответствовать и разделить его радости я не сумела, он стал восполнять недостающее на стороне. И столько ему нужно было всего этого, что удовлетворить его могла разве только особь с бешенством матки. Ну, а в особях всяких-разных недостатка не было.

А тут и «сексуальная революция» – нате вам на блюдечке с голубой каемочкой. С ручейка все начиналось, с каких-то скромных врачебных книжонок, где подтверждалось, что секс существует, и как им следует грамотно заниматься. У меня была такая книжка, заинтересовавшая меня революционной мыслью о том, что застенчивость в постели не украшает и сексуальные фантазии в любви допустимы, если партнер не против. А вот фильм «Маленькая Вера» меня не просто не заинтересовал, я его возненавидела, в нем была показана жизнь, которая меня отвращала. Но фильм оказался не так гадок, как дальнейшее. Словно кран открыли, и хлынул похабный поток, в котором смешались романы Генри Миллера и неприкрытая порнография. В магазинах, метро и на уличных лотках с обложек журналов, календарей и плакатов, выставив зады и раздвинув ноги, предлагали себя голые красотки. По телевизору на всех программах стонали и корчились в оргазме, восхищенно восклицали: «Какой большой!», кричали: «О йес!» и показывали заспиртованный половой орган Распутина.

Меня, наверное, непотребщина эта не ранила бы так, но подрастала Машка, и я не знала, как уберечь ее от телевизора, от печатной и видеопродукции, которую Игорь беззастенчиво приносил в дом и пытался меня к ней приобщить.

Я не просто догадывалась об изменах Игоря, я знала о них. Мы ругались и мирились. Отказывала ему редко, но в постели лежала и вела себя, как доска, которую кантуют на одну сторону, на другую, боком, раком, с ног на голову ставят. Сильно он намастрячился в этом деле. А еще, мне кажется, им владела тщеславная идея, превратить меня в женщину. То есть я, вроде бы, выглядела иллюстрацией к старому афоризму: «Нет фригидных женщин, есть неумелые мужчины». Такое положение вещей его ущемляло, вот он меня и мучил, пыхтел, рычал, урчал, ухал, взвывал, а я терпела, молчала и думала, думала… Неужели не понимает? Кто б ему объяснил (а ведь это так просто и общеизвестно!), что усталая, обиженная, оскорбленная женщина, если она не носорог (в смысле толстокожести), не может самозабвенно отдаваться. В общем, вся моя жизнь, а главное, неверность Игоря, не совмещались у меня с сексуальным образованием и последующей полноценной жизнью.