Нет имени тебе... - читать онлайн книгу. Автор: Елена Радецкая cтр.№ 26

– Афанасий Андреич, как разбогател, так стал совсем невозможен. Только откуда его богатство? На пиявках сильно не разживешься.

– Вы прекрасно знаете, откуда, – сердито сказала Зинаида. – Дядюшкино наследство!

– Ни про какого дядюшку мы раньше не слыхали!

– Афанасий Андреич и сам не слыхал.

– Так какое же это должно быть наследство, чтоб дом такой отгрохать с расписным потолком, конюшни, занавески с золотой бахромой? Погоди, он еще и женится. – Серафима прямо слюной брызгала от злости.

– А коли женится, так и слава богу! – совсем рассердилась Зинаида. – Он еще не старик.

Доктор в бакулаевском доме не был чужим. Его отцу, денщику, генерал Бакулаев был обязан жизнью. Не знаю, как денщик спас генерала, но сам он погиб, а генерал не оставил своим попечением вдову и сына Афанасия, а когда вдова скончалась, продолжал заботиться о сыне и выучил его. Доктор Нус окончил Медико-хирургическую академию, бывал на фронтах, а теперь занимался частной практикой и, судя по всему, очень успешно. Мать Зинаиды любила его и привечала, она и умерла у него на руках. Так что, возможно, для Зинаиды он был ближе и родственнее, чем тетка.

– Маменька порадовалась бы, как идут его дела, – сказала Зинаида.

Все разошлись по своим углам, одна Анелька сидела с печальным видом на подоконнике в гостиной.

– Скучно здесь, – пожаловалась она. – Дома мы на Троицу венки заплетали. А если поссоришься, через венок нужно поцеловаться. А еще гадали: венки по речке пускали. У меня венок никогда не тонул, но и не плыл, к берегу приставал. Но я тогда дитем была, замуж не спешила.

– Ты теперь спешишь? Зачем?

– Чтобы весело было. Буду ездить на гулянья. Вот сегодня все гуляют, в Екатерингофе оркестры, воздушные шары с бенгальскими огнями, а у нас тоска смертная. Выйду замуж, буду веселиться.

– Замуж выходят не для гуляний.

– И для них тоже. Я бы хотела, как у Колтунчиков, у них на вечеринки зовут студента на фисгармонии играть. Я много плачу, а хочу смеяться, смеяться, смеяться и танцевать до упаду.

– Семейная жизнь состоит не из веселья. Придется о муже заботиться.

– Слуги-то на что?

– А дети пойдут?

– Что дети? Я детей люблю.

Наш разговор прервала Зинаида, потащила меня к себе в комнату и заперла дверь, чтобы заняться почтой. Я сказала, что Анелька совсем глупенькая и рассуждает как ребенок. Неужели кто-то возьмет ее замуж? Зинаида говорит – возьмут, и тем охотнее, чем основательнее будет приданое. Не знаю, во что Анелька станет Зинаиде в денежном отношении, а наволочки с кружевными прошвами она шьет и скатерти вышивает белой гладью по белому, готовится к неизбежному. Мне кажется, что она не очень хочет, чтобы Анелька замуж выходила, боится остаться одна.

Из-за праздничной суеты мы еще не написали ответ на письмо, полученное утром. Вот это письмо:

«Догорает лампада. Как тиха нынешняя ночь. Спасибо Вам за содержательное письмо (Ваше выражение!) и чудесный, анатомически точный рисунок вороны. Какое верное и легкое у Вас перо. Размечтался о том, какие прекрасные рисунки Вы могли бы сделать к моему «птичьему» атласу. Вам обязательно нужно вернуться к рисованию и не откладывать это в долгий ящик. Вы бы очень меня порадовали, если бы сделали свой портрет. Не откажите в этом, великодушная Муза! Меня разутешил Ваш интерес к жизни ворон и склонность к наблюдениям. Описание гнезда – блестящее! Вы спрашиваете, могли ли родители унести птенцов перед ураганом? Предчувствовать ураган – могли, а птенцов унести – нет. Птенцы, я полагаю, сами вылетели, способность летать появляется у них с трех недель. А я сейчас постараюсь ответить на Ваш вопрос о том, где я родился и как попал за границу.

Увидел я свет в бабушкином имении, в сельце Покровском, расположенном в двадцати верстах от Твери. Матери я не знал, она скончалась в родах. Родитель мой, капитан в отставке, Василий Дмитриевич Бахтурин, служил управляющим у князя Арепьева, человека очень богатого, обладавшего землями и винными заводами в средней и в южной стороне России. Сам князь проживал за границей, а отец мой вел все его дела; к нему, в Петербург, стекались отчеты из разных мест от тамошних управляющих, и сам он часто бывал с проверками в разъездах. Так что первоначальное мое воспитание было поручено бабушке, женщине преклонных лет и слабого здоровья, и няне, простой деревенской женщине. До шести лет я рос на свободе и усвоил многие хозяйственные приемы: знал, как пашут, косят, как варенье варят, мог бы и лошадь запрячь, если б росту и сил хватало. Все домашние животные занимали меня чрезвычайно, я сам кормил кроликов и голубей, живших у нас на чердаке. В комнатах держали птиц – варакушек, ольшанок, зарянок, которые часто вылетали из клеток и курсировали по комнатам, даже на двор вылетали, но к кормежке возвращались домой. Смерть бабушки прервала мое вольное житье, и оказался я в Петербурге, с отцом и дедом. Отец, человек чести и долга, управлявший большим и сложным хозяйством, не имел ни малейшего понятия, как управляться с ребенком. Он был чрезвычайно добр ко мне, но один мой вид приводил его в замешательство. Другом и наставником стал для меня дед, Дмитрий Митрофанович Бахтурин, человек веселонравный и очень любивший меня. У него я учился по-французски и немецки, я очень быстро усваивал языки, хотя в дальнейшем выяснилось, что ни один француз или немец не может понять меня, а я их. От деда я услыхал о дальних странах, океанах, тропических островах, разных народах, о птицах и зверях, которых увидеть можно было только в книжках. Потом я понял, что многие его повествования были совершенными фантазиями, иной раз доведенными до крайних нелепостей, однако это не только не вредило, а разжигало интерес к географии, истории и зоологии, наклонность к последней уже тогда открылась во мне. Дед же пристрастил меня к чтению книг, самые новые из которых принадлежали екатерининским временам. Мой незабвенный дед не утерял в старости живость и армейскую выправку. Он обладал дивным, кротким и одновременно детски озорным и заговорщицким выражением блекло-голубых глаз, словно говорящих: «А я знаю что-то особенное!» Он имел разные чудачества и приверженность к Бахусу, которую ребячески скрывал, уверяя, будто пьет декохты от желудка. Воспоминание о деде рождает в моей душе трогательное чувство, которое делает меня бодрее, добрее и веселее.

Я не собирался писать мемуары, а всего лишь хотел рассказать начало моего пути, но люди и события, давно миновавшие, обступили меня, подошли столь близко, что кажется, услышал я голоса родных, шаркающую походку деда и увидел его чудесные глаза, глаза старого ребенка. Это Вы разбудили ушедшее; никому до сих пор я об этом не рассказывал, потому что ни у кого сии незначительные события и чужие люди интереса не вызвали бы, да никто меня об этом за всю мою сознательную жизнь и не спрашивал. Вот и думаю я, что, возможно, обманулся, откликнувшись на Ваш интерес, проявленный из вежливости, и напрасно утомляю Вас байками о скучном прошлом, быть может, Вы даже ругаете болтуна, читая пространные излияния. Однако для меня эта ночь оказалась неожиданно счастливой, словно повернуло время вспять. Спасибо Вам и простите. В следующем письме я постараюсь очень кратко изложить свою историю, чтобы не испытывать Ваше терпение, а сейчас прощайте. С большим нетерпением жду Ваш портрет, если Вы не сочтете просьбу мою чрезмерной».