— Я бы совсем пала духом, если бы не сеньора Монсеррат. Она и с завещанием помогла разобраться, и поминки организовать, и заупокойную мессу… Тогда-то мне и достался этот дом по наследству. Бабушка в нем родилась и прожила всю жизнь. Я его ни за что не продам.
— Должно быть, ты очень любила старушку, — не спросил, сказал Рэндалл.
— Больше всех на свете. Хотя у меня почти никого и не было… Мама не слишком мною интересовалась. Она четыре раз была замужем, сейчас живет где-то в Штатах, кажется. Мы очень давно не виделись, и мама не знает о моей беременности.
А Рэндалл предположил, что, не желая огорчать родителей, Шэрон скрыла, что ждет ребенка. Оказывается, у нее фактически нет матери. Ну и ну.
— А почему вы не общаетесь? У вас не сложились отношения?
— Как сказать… Она просто знает, что я не одобряю ее стиля жизни: не нашла времени, чтобы на похороны собственной матери приехать! Но, вообще-то, Марианна — так ее зовут — обычно забывает, что у нее есть дочь.
— Ты, должно быть, переживаешь.
Шэрон горько улыбнулась.
— Когда-то да, переживала. В нежном возрасте. А теперь привыкла. К тому же у нее свои проблемы, с которыми она вряд ли разберется.
— Какие проблемы? С законом?
— Нет, — покачала головой Шэрон. — Скорее, психологические. Я никогда не могла понять и принять ее поведения, но бабушка объяснила мне, что это последствия смерти отца. Она его очень любила и так и не смогла смириться с его гибелью.
— Значит, все остальные замужества — это своего рода попытка компенсации, да?
— Наверное, — вздохнула Шэрон. — А я слишком напоминаю ей отца и былое счастье. Поэтому бедняга не могла выносить меня рядом подолгу.
Сердце Рэндалла преисполнилось одновременно жалости и возмущения. Он-то хорошо знал, как чувствует себя ребенок, которым не интересуется мать. Выходит, в детстве на долю Шэрон выпали те же боль и одиночество.
— Я тоже давно не общаюсь с матерью. И не стремлюсь к этому, — через силу произнес он.
— Но почему?
Рэндалл ни с кем не говорил о своей матери, даже с Лайрой. Ее равнодушие оставило глубокие раны в его душе, и он не хотел показывать свою слабость никому. Так почему же сейчас сам завел о ней речь?
— Наша мать никогда не интересовалась собственными детьми. Для нее мы с сестрой были неприятными последствиями секса. Они с отцом развелись, и с тех пор я с нею не виделся.
В голосе прозвучало столько горечи, что молодая женщина даже удивилась. Ей стало жаль маленького мальчика, обделенного вниманием и лаской, тщетно пытающегося завоевать любовь матери. Понятно, почему он вырос таким.
— Но, может быть, теперь она жалеет о том, как обращалась с вами.
— Слишком поздно. Мне не нужны ни ее раскаяние, ни она сама.
Шэрон взяла мокрые вилки и принялась их вытирать.
— А отец? С ним вы были близки?
Даже чересчур, подумал Рэндалл. Он отцу буквально в рот смотрел. И всю молодость старался ему подражать, давать повод гордиться сыном. Да и по сей день не вполне свободен от его влияния.
— Да, мы были близки. Он очень хорошо ко мне относился и действительно любил. Но из-за этого я верил, что он благ и всемогущ едва ли не как Господь.
— Детям свойственно обожествлять родителей.
— Но родители тоже ошибаются.
— Да, — вздохнула Шэрон. — Наверное, и я буду. Но все же попробую вести себя благоразумно и не пытаться выбирать за ребенка. Больше всего мне хочется, чтобы малыш был счастлив.
Когда Рэндалл только познакомился с Шэрон, его интересовало, сколько денег она хочет выманить у Лесли и как он может этому помешать. Но чем дольше они общались, тем больше его начинали волновать другие вопросы. Как Шэрон умудрится работать и заниматься ребенком одновременно? Как планирует зарабатывать на жизнь?
— А сколько тебе осталось учиться?
Посуда была вымыта. Рэндалл сполоснул раковину, пока Шэрон убирала последние тарелки в шкаф.
— Если бы не ребенок, я бы закончила уже в декабре. Но теперь придется позаниматься еще и весной.
— А кем ты станешь, когда закончишь?
Шэрон ехидно улыбнулась. Чувствовалось, что на этот вопрос ей очень приятно отвечать.
— Учителем музыки. На самом деле помимо флейты я занимаюсь еще и гитарой. Так что хотелось бы найти славное местечко и учить детей.
— А где? В частной школе?
— Не знаю пока. — Шэрон наморщила лоб, словно в раздумье. — Лучше бы в государственной. У нас в Испании традиционно самое плохое образование в бесплатных государственных школах, вот мне и хочется немного исправить положение.
— Но там, наверное, ты будешь совсем мало получать.
— Боюсь, что да. Возможно, мне даже придется куда-нибудь уехать в поисках работы.
— Уехать из Бланеса?
— Не хотелось бы, но что делать… Надо же как-то жить. И ребенка кормить.
Сварилась очередная порция кофе, и молодая женщина налила гостю чашечку и еще раз наполнила свою.
— Может быть, выйдем на улицу? Здесь все еще очень душно.
Со стола убрано, посуда помыта. Рэндалла теперь ничто не удерживало здесь… кроме собственного желания еще немного побыть с Шэрон.
— Ты, наверное, устала.
— Нет, со мной все в порядке. Но ты, конечно, можешь идти, если у тебя много дел.
Она предлагала решить самому. Бывшая жена и все подружки требовали, чтобы он делал то, что им нравится, и обижались, когда было по-другому.
— Ну хорошо. Давай попьем кофе на улице, а потом я отправлюсь домой.
Она улыбнулась, словно одержала маленькую победу над Рэндаллом. Ему это не понравилось. Надо быть осторожнее, это действительно сильная женщина, подумал он.
Хозяйка и ее гость расположились за тем же столиком, где ужинали. Огни Лорет-де-Мара мерцали вдалеке — там грохотала музыка на дискотеках и золотая молодежь проигрывала в казино немалые суммы денег. А здесь царили тишина и спокойствие, нарушаемое только плеском волн внизу.
Рэндалл нарушил затянувшееся молчание.
— Сегодня утром ты рано уехала. Отправилась к кому-то убираться?
Интересно, он специально следил за ней или случайно увидел, как она выезжала за ворота? Неважно, быстро сказала себе Шэрон. Все равно этот человек здесь ненадолго — всего лишь на несколько дней. И все же от мысли, что он может интересоваться ею, слегка кружилась голова.
— Я ездила в библиотеку. Надо было кое-какие материалы для исследования отыскать. А библиотека, естественно, там же, где колледж, в Барселоне.
— Хочешь сказать, — изумился ее собеседник, — что моталась в такую жарищу в Барселону и обратно? Это же Бог знает сколько миль! Целый час в одну сторону!