— У меня для тебя новость от твоего дяди, — невозмутимо продолжил Чэпмен. — Он говорит, чтобы ты отдал этим двоим свою машину.
В зале было человек тридцать, а то и сорок, и все как один сосредоточенно уставились на свои карты, или на ботинки, или на ногти, и изо всех сил постарались сделать вид, что этот разговор им до лампочки.
— Он мне не дядя.
В воздухе стоял густой сигаретный дым. Чэпмен разинул рот в широкой улыбке, продемонстрировав такие гнилые зубы, каких Тень еще ни у одного человека не видел.
— Скажи это ему сам. Он говорит, что и остается-то среди лакота только ради тебя.
— Виски Джек вообще много чего говорит! — рявкнул в ответ Гарри Голубая Сойка.
На самом деле и он тоже сказал не «Виски Джек». Тени послышалось что-то типа «Уизакеджек». Вот как они произносили его имя, а вовсе не «Виски Джек».
— Точно, — встрял Тень. — И еще он сказал такую вещь: мы тебе отдаем свой «Виннебаго», а ты нам свой «Бьюик».
— Ну и где ваш «Виннебаго»?
— Он тебе его пригонит, — сказал Чэпмен. — Можешь не сомневаться.
Гарри Голубая Сойка ударил по шару и промазал. Рука у него подрагивала.
— Этот старый лис мне не дядя, — сказал Гарри Голубая Сойка. — И пусть не пудрит людям мозги.
— Лучше живой лис, чем мертвый волк, — встрял Среда. Его низкий голос вдруг сделался похож на звериное рычание. — Так ты отдашь нам свою тачку?
Гарри Голубая Сойка так отчаянно вздрогнул, что не заметить этого было невозможно.
— Конечно, — сказал он. — Конечно. Я просто дурку гнал. Люблю подурачиться. — Он положил кий на бильярдный стол и отыскал свою толстую куртку среди груды похожих курток, висевших на вешалке рядом с дверью. — Только дайте я сначала свои манатки из тачки выгребу, — сказал он.
Он то и дело бросал взгляд на Среду, словно опасаясь, что тот с минуты на минуту взорвется.
Машина Гарри Голубой Сойки стояла в сотне ярдов от клуба. По пути им встретилась побеленная католическая церквушка; на пороге стоял мужчина в воротничке священника, провожал их взглядом и затягивался сигаретой с таким видом, будто курить ему было противно.
— Доброго дня, отец! — поприветствовал его Джон Чэпмен, но мужчина в воротничке ничего не ответил; он раздавил пяткой сигарету, поднял окурок, бросил его в урну рядом с дверью и зашел обратно в церковь.
Машина у Гарри Голубой Сойки была без боковых зеркал, шины совершенно лысые, лысее Тень в жизни не видел: идеально гладкая черная резина. Гарри сообщил, что машина жрет много масла, но зато пока масло подливаешь, бегает безотказно, если только, конечно, ее не останавливать.
Гарри Голубая Сойка покидал свои манатки в черный мусорный мешок (манатки состояли из нескольких недопитых бутылок дешевого пива с завинчивающейся крышкой, маленького пакетика с гашишем, завернутого в серебряную фольгу и кое-как припрятанного в пепельнице на двери, хвоста скунса, пары десятков кассет с музыкой кантри и потрепанного, пожелтевшего экземпляра «Чужака в чужой стране»).
[94]
— Простите, что там, в клубе, выдрючивался, — сказал Гарри Голубая Сойка, передавая Среде ключи от машины. — Вы знаете, когда я получу «Виннебаго»?
— Спроси у дяди. Это он у вас спекулирует подержанными тачками, — прорычал Среда.
— Уизакеджек никакой мне не дядя, — сказал Гарри Голубая Сойка, схватил свой черный мусорный мешок, зашел в ближайший дом и захлопнул за собой дверь.
Джона Чэпмена они высадили в Су-Фоллс,
[95]
у магазина натуральных продуктов.
Среда молчал всю дорогу. С тех пор как они ушли от Виски Джека, он пребывал в дурном расположении духа.
В семейном ресторанчике на окраине Сент-Пола
[96]
Тень подобрал оставленную кем-то газету. Ткнулся взглядом в пару мест и показал Среде.
— Ты только посмотри, — сказал он.
Среда вздохнул и опустил взгляд на газету:
— Я просто счастлив, что конфликт с авиадиспетчерами был улажен без забастовки.
— Да не это, — сказал Тень. — Вот. Тут написано, что сегодня четырнадцатое февраля.
— С днем святого Валентина!
— Мы выехали где-то двадцатого — двадцать первого января. Я за датами не следил, но помню, что это была третья неделя января. В общей сложности мы были в пути три дня. Как тогда может быть четырнадцатое февраля?
— Мы почти месяц шли пешком, — сказал Среда. — По Бэдлендс. За кулисами.
— Ни хера себе срезали путь! — сказал Тень.
Среда отодвинул газету.
— Засранец этот Джонни Яблочко, задолбал уже со своим Полом Баньяном. В обычной жизни Чэпмену принадлежало четырнадцать яблоневых садов. Он возделывал тысячи акров. Он, конечно, шел в ногу с западом, но в том, что о нем рассказывают, нет ни слова правды, кроме того, что когда-то у него поехала крыша. Но это все неважно. Как твердили газетчики, если правда скучна, мы печатаем сказку. Эта страна жить не может без сказок. Вот только и в них больше никто не верит.
— Но ведь ты сидишь сейчас передо мной и своими глазами все это видишь, разве не так?
— Я в отставке. На меня всем насрать.
— Ты же бог, — тихо произнес Тень.
Среда пристально на него посмотрел. Он, казалось, хотел было что-то добавить к сказанному, но потом откинулся на спинку стула, уставился в меню и произнес:
— И что с того?
— Хорошо быть богом, — сказал Тень.
— Ты действительно так считаешь? — спросил Среда, и на этот раз уже Тени пришлось отводить взгляд.
На стене у туалета при заправке в двадцати пяти милях от Лейксайда Тень увидел самодельное объявление: ксерокопированный листок с черно-белой фотографией Элисон МакГоверн, над которой от руки было написано «Вы меня видели?». Это была все та же фотография из школьного альбома: уверенная улыбка, на верхних зубах пластиковые брекеты — фотография девочки, которая мечтала, когда вырастет, работать с животными.
Вы меня видели?
Тень купил сникерс, бутылку воды и номер «Лейксайд ньюс». На первой странице был помещен заголовок статьи лейксайдского репортера Маргарет Ольсен и фотография мальчика и мужчины: они стояли на замерзшем озере рядом с домиком для зимней рыбалки, напоминающей сарай, и держали здоровенную рыбу. На лицах сияли улыбки. «Самая большая щука: отец и сын установили местный рекорд. Продолжение на третьей странице».
Машину вел Среда.
— Прочти-ка мне что-нибудь интересное, — попросил он.