Слуги сновали по залу, подавая на стол. Киврин и не чаяла сегодня поужинать, ведь Сочельник предполагает пост, однако как только бледный капеллан закончил читать вечерню, из кухни, очевидно по знаку леди Имейн, промаршировала вереница слуг — с хлебами, кувшинами разбавленного вина и сушеной треской, размоченной в щелоке и затем обжаренной.
Агнес от возбуждения не съела ни куска, и когда убрали со стола, ни в какую не захотела посидеть тихонько у очага, а начала вместо этого бегать по залу, звеня своим бубенцом и донимая собак.
Слуги сэра Блуэта вместе с мажордомом внесли святочное полено и бухнули его в очаг, рассыпав сноп искр. Женщины отпрянули со смехом, дети завизжали от восторга. Розамунда, самая старшая из детей, осторожно поднесла к заскорузлому корню зажженную щепку от прошлогоднего полена. Появившийся огонек был встречен бурным весельем и хлопаньем в ладоши, а Агнес замахала рукой, бренча колокольчиком.
Киврин знала от Розамунды, что детям дозволено в Сочельник не ложиться, чтобы присутствовать на всенощной, но надеялась хотя бы ненадолго уложить Агнес подремать рядышком на скамье. Однако Агнес, никак не желая угомониться, бегала с визгами по залу, звеня своим бубенцом, и Киврин пришлось его забрать.
Женщины тихо беседовали у очага. Мужчины разбрелись по залу группками и тоже о чем-то разговаривали, скрестив руки на груди. Несколько раз они все, кроме капеллана, выходили наружу и возвращались, топая ногами, чтобы отряхнуть снег, и хохоча. Красные физиономии и неодобрительно поджатые губы Имейн подсказывали, что гости, в нарушение поста, наведывались к бочонку эля в пивоварне.
После третьей вылазки Блуэт развалился у очага, вытянув ноги к огню, и стал глазеть на девочек. Розамунда с тремя хохотушками играли в жмурки. Улучив момент, когда она с завязанными глазами пробегала рядом, сэр Блуэт сграбастал ее и посадил на колени. Все рассмеялись.
Имейн весь вечер просидела рядом с капелланом, описывая свои мытарства с отцом Рошем. И неуклюжий он, и невежда, и переставил местами «Исповедую...» с шестьдесят девятым псалмом на прошлой воскресной службе. «И мерзнет на коленях в холодной церкви, — подумала Киврин, — пока этот бледный капеллан греется у очага, неодобрительно кивая».
Поленья в очаге прогорели до углей. Розамунда, соскочив с колен Блуэта, убежала к девочкам. Гэвин, не сводя глаз с Эливис, расписал в красках, как отбился разом от шести волков. Капеллан поведал историю об одной женщине, солгавшей в исповеди на смертном одре: когда он помазал ей лоб елеем, кожа ее обуглилась и почернела прямо у него на глазах.
Не дослушав рассказ капеллана, Гэвин встал и, погрев руки над очагом, направился к нищенской скамье. Там он стянул с ноги сапог.
Где-то через минуту к нему подошла Эливис. Киврин не слышала, что она ему сказала, но рыцарь поднялся со скамьи — разутый, с сапогом в руке.
— Слушанье снова отложили, — донеслось до Киврин. — Судья захворал.
Эливис что-то проговорила вполголоса, на что Гэвин кивнул со словами: «Это хорошо. Новый судья из Суиндона и менее расположен к королю Эдуарду». Однако, глядя на лица собеседников, Киврин не назвала бы вести радостными. Эливис побледнела почти как в тот раз, когда Имейн призналась, что отправила Гэвина в Курси.
Эливис стояла, вертя на пальце массивный перстень. Гэвин сел обратно, отряхнул чулок от тростника и что-то сказал, натягивая сапог. Эливис отвела глаза, и Киврин не разглядела ее лица, скрытого в тени, зато увидела, как смотрит на хозяйку Гэвин.
И, наверное, не она одна. Киврин поспешно оглянулась, проверяя, нет ли любопытных. Имейн продолжала изливать душу капеллану, зато сестрица сэра Блуэта наблюдала, поджав губы в порицающей гримасе. Наблюдал и сам сэр Блуэт с другими мужчинами.
Киврин надеялась поговорить с Гэвином еще сегодня, но как тут поговоришь, когда вокруг столько соглядатаев? Снаружи донесся удар колокола. Эливис, вздрогнув, обернулась на дверь.
—Антихристову погибель звонят, — произнес вполголоса капеллан, и даже дети притихли, слушая.
В некоторых деревнях существовал обычай вызванивать в Сочельник число лет от Рождества Христова. В большинстве случаев, правда, звонили всего час до полуночи, к тому же Киврин сомневалась, что отец Рош или даже капеллан осилят такие числа, но все равно начала считать про себя удары. «Тем более Гилкрист велел не откладывая сориентироваться во времени».
Трое слуг подкинули в очаг поленьев и растопки, огонь заполыхал с новой силой, отбрасывая на стены огромные причудливые тени. Агнес возбужденно вскочила, а кто-то из юнцов, сплетя руки, изобразил силуэт кролика.
Мистер Латимер говорил, что современники устраивали гадание по теням от святочного полена. Знать бы, что готовит им судьба... Особенно сейчас, когда Лорд Гийом в беде и семье грозит опасность.
У осужденных преступников король отбирал все земли и имущество. Придется им бежать во Францию или идти в нахлебники к сэру Блуэту и терпеть злорадные усмешки мажор-домовой жены.
А может, лорд Гийом сейчас прискачет домой и привезет Агнес сокола. И они будут жить долго и счастливо. Все, кроме Эливис. И Розамунды. Что же с ней-то станется?
«Сталось», — поправила себя Киврин. Все уже случилось. Суд уже состоялся, лорд Гийом вернулся и узнал про Эливис и Гэвина. Розамунду уже выдали за сэра Блуэта. А Агнес выросла, вышла замуж и умерла в родах от заражения крови, холеры или воспаления легких.
«Они все давно мертвы», — напомнила себе Киврин. Они уже семь сотен лет как мертвы.
—Смотрите! — взвизгнула Агнес. — Розамунда без головы! — Она показывала пальцем на пляшущие по стенам искаженные силуэты. Тень Розамунды, причудливо вытянутая, заканчивалась у плеч.
Один из рыжеволосых парней подбежал к Агнес.
—У меня тоже нет! — возвестил он, приплясывая на цыпочках и дурачась со своей тенью.
— Розамунда, ты безголовая! — радостно крикнула Агнес. — Ты умрешь до конца года.
— Перестань! — Эливис бросилась к дочери. Остальные обернулись.
— У Киврин есть голова, — не унималась Агнес, — и у меня есть, только у бедняжки Розамунды нет.
Эливис стиснула дочкины плечи.
— Глупые забавы! Перестань так говорить.
— Но тень... — Агнес насупилась, готовясь заплакать.
— Сядь тихонько рядом с леди Катериной и не озорничай, — велела Эливис. Она почти силком усадила девочку на лавку. — Ты слишком разбушевалась.
Агнес прижалась к Киврин, решая, стоит ли поднимать рев. Киврин, сбившись со счета колокольных ударов, продолжила с того места, на котором прервалась. Сорок шесть, сорок семь.
— Хочу свой бубенец, — заявила Агнес, сползая с лавки.
— Нет-нет, посиди спокойно. — Киврин взяла ее на колени.
— Расскажи мне про Рождество.
— Не могу, Агнес, я не помню.
—Ты совсем-совсем ничего не помнишь? И ничего мне не расскажешь?