—Чумой она не могла заразиться, — перебил Дануорти. — Ей сделали прививку. Разве доктор Аренс и Гилкрист не говорили?
Монтойя снова оглянулась на Колина.
— Мне не велели ему рассказывать, — воинственно заявил мальчик.
— О чем? Что, Гилкрист заболел? — Дануорти вспомнил, как повалился прямо Гилкристу в объятия. Неужели заразил его тогда?
— Мистер Гилкрист скончался от гриппа три дня назад, — сказала Монтойя.
Дануорти посмотрел на Колина.
— Чем еще тебе велели меня не волновать? Кто еще умер, пока я болел?
Монтойя сделала предостерегающий жест, но было уже поздно.
— Бабушка Мэри, — ответил Колин.
Запись из «Книги Страшного суда»
(077076-078924)
Мейзри сбежала. Мы с Рошем обыскали все и вся — вдруг она заползла в какой-нибудь угол и лежит там без чувств, но мажордом, оказывается, видел, копая могилу для Вальтефа, как она неслась в сторону леса. Верхом на пони Агнес.
Она только распространит болезнь или застрянет в какой-нибудь деревне, где тоже все болеют. Чума повсюду вокруг нас. Колокола звонят со всех сторон, будто к вечерне, только не в лад, словно звонари посходили с ума. И не разобрать, девять там ударов или три. Колокольная пара из Курси отбила сегодня один удар. Неужели какая-нибудь из хохотушек, игравших с Розамундой?
Она все так же без сознания, пульс едва прощупывается. Агнес бьется и кричит в бреду. Зовет меня, а сама не подпускает. Когда пытаюсь с ней заговорить, выгибается и визжит, как в припадке.
Эливис падает с ног, ухаживая за Агнес и леди Имейн, которая при виде меня вопит: «Дьявол!» и утром чуть не подбила мне глаз. Единственный, кто дает к себе подойти, это клирик, которому уже все равно. Он не продержится и дня. От него так смердит, что пришлось перенести его в самый дальний угол. Бубон его снова начал гноиться.
(Пауза.)
Гунни, второй сын мажордома.
Женщина с золотушной шеей.
Папаша Мейзри.
Служка Роша, Коб.
(Пауза.)
Леди Имейн очень плоха. Отец Рош пытался ее соборовать, но она отказалась исповедаться.
— Нужно примириться с Господом перед смертью, — увещевал священник. Имейн отвернулась стене со словами: «Он во всем виноват».
(Пауза.)
Тридцать один заболевший. Больше семидесяти пяти процентов. Рош сегодня освятил часть луга, потому что в ограде уже некуда хоронить.
Мейзри не вернулась. Наверное, спит в тронном кресле какого-нибудь другого брошенного поместья, а когда все закончится, провозгласит себя потомком древнего знатного рода.
Вот, наверное, почему наше время такое никудышное, мистер Дануорти. Оно берет начало от Мейзри и сэров Блуэтов. А все хорошие люди, которые не щадили себя, как Рош, заразились и умерли.
(Пауза.)
Леди Имейн без сознания, Рош читает над ней отходную. Я ему велела, объяснив, что в ней говорит хворь и ее душа не отвернулась от Господа. Может быть, это неправда, и может, она не заслуживает прощения, но и обратного не заслуживает. Она отравлена болезнью и гниет изнутри. Она винит Бога, я виню ее, а ведь на самом деле не виноват никто. Это просто болезнь.
Освященное вино закончилось, оливковое масло тоже. Рош использует для помазания кухонное. У него прогорклый запах. Там, где Рош касался висков и ладоней Имейн, кожа чернеет.
Просто болезнь.
(Пауза.)
Агнес хуже. На нее страшно смотреть, она тяжело дышит, как тот несчастный щенок, и скулит: «Пусть Киврин меня заберет отсюда! Здесь плохо!»
Даже Рошу это невыносимо.
— Почему Господь нас так наказывает?
— Это не кара, это хворь, — повторила я, но это не ответ, и Рош это знает.
Вся Европа это знает, и Церковь тоже. Еще несколько столетий она продержится, сочиняя отговорки, но не сможет изгладить из памяти самое главное — что Он это допустил. Что Он никого не спасает.
(Пауза.)
Колокола смолкли. Рош спросил, не значит ли это, что чуме конец.
— Может, Господь все же пришел нас спасти?
Вряд ли. В Турне церковные власти своим указом запретили звонить в колокола, чтобы звон не пугал людей. Возможно, епископ Батский последовал их примеру.
Звон пугал, но тишина еще страшнее. Это похоже на конец света.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Почти все время, что он проболел, Мэри была мертва. Слегла в тот день, когда прибыл аналог. У нее почти сразу развилось воспаление легких, и на второй день остановилось сердце. Шестого января. Крещение.
—Ты должен был мне сказать.
—Я вам говорил. Вы разве не помните?
Он не помнил. И его не насторожило ни присутствие миссис Гаддсон, ни возмущение Колина тем, что «они вообще ничего не рассказывают». Ему даже не показалось странным, что Мэри не приходит его навестить.
—Я говорил, когда она заболела, — продолжал Колин. — И когда она умерла. Но вы были слишком больны и ничего не слышали.
Он представил, как Колин ждет под дверью ее палаты, потом приходит сюда и стоит у койки, пытаясь ему рассказать.
— Прости меня, Колин.
— Вы не виноваты, что заболели, — ответил мальчик. — Вы ведь не нарочно.
Он сам говорил это мисс Тейлор, и она ему не поверила, как сейчас он не верит Колину. Да и Колин, похоже, не верит.
— Ничего. Все помогали, кроме этой сестры. Она не разрешала вам рассказать даже после того, как вы пошли на поправку. А остальные все помогали, кроме миссис Гадости. Она все время зачитывала мне из Библии про то, как Господь карает нечестивых. Мистер Финч позвонил маме, но она не могла приехать, поэтому похороны он организовывал сам. Он очень помог. И американки тоже. Они угощали меня конфетами.
— Прости, — повторил Дануорти. И еще раз повторил, когда Колина вывела древняя сестра.
Мальчик не возвращался, и Дануорти не знал, то ли сестра ему запретила, то ли, несмотря на извинения, он его все-таки не простил.
Он бросил Колина. Отключился и оставил его на растерзание миссис Гаддсон, сестрам и врачам, которые держали его в неведении. Он скрылся вне зоны доступа, как Бейсингейм, уехавший за своим лососем на какую-то безвестную шотландскую речку. И что бы Колин ни говорил, на самом деле он считает, что Дануорти мог бы и помочь, несмотря на все болезни — захоти он помочь по-настоящему.
— Вы тоже думаете, что Киврин умерла? — спросил Колин после ухода Монтойи.
— Боюсь, что да.
— Но ведь вы сами говорили, что чума ей не грозит. А если она жива? Если она и сейчас ждет на стыковке?