Черный треугольник. Дилогия - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Кларов cтр.№ 73

Церковное имущество, похищенное из патриаршей ризницы братьями Прилетаевыми, было обнаружено и изъято группой Косачевского частично в Саратове у скупщика краденого Савелия Бровина (он же Савелий Чуркин), а частично в Москве, в особняке Лобановой-Ростовской, где в марте сего года размещался анархистский отряд «Смерть мировому капиталу!». Однако, за исключением колье «Двенадцать месяцев», ничего из ценностей «Алмазного фонда» найти не удалось.

Арестованный по делу патриаршей ризницы помощник коменданта Дома анархии Д.Ритус (расстрелян по постановлению МЧК за убийство, грабежи и прочие преступления в апреле сего года) утверждал, что как ценности патриаршей ризницы, так и ценности «Алмазного фонда» после ликвидации Прилетаева на даче в Краскове были им самолично доставлены в особняк Лобановой-Ростовской и вручены под расписку командиру отряда «Смерть мировому капиталу!» анархисту-коммунисту Галицкому.

После апрельской операции ВЧК по разоружению анархистов в Москве Галицкий был арестован и доставлен в уголовно-розыскную милицию. На очной ставке с Ритусом он подтвердил показания последнего, но заявил, что один из чемоданов, привезенных помощником коменданта Дома анархии, он передал на хранение своей сожительнице Эгерт.

Проверить объяснения Галицкого не представилось возможным, ибо гражданки Эгерт по указанному им адресу не оказалось. Опрошенные тов. Косачевским соседи Эгерт показали, что она в конце марта выехала из Москвы в неизвестном направлении. При обыске на квартире Эгерт ничего из ценностей «Алмазного фонда» обнаружено не было.

В связи с указанными обстоятельствами и учитывая бесперспективность дальнейших поисков ценностей «Алмазного фонда», которые Эгерт, видимо, вывезла из Москвы, розыскное дело было прекращено производством 5 сентября 1918 года. Постановление о прекращении утверждено начальником административного отдела Московского Совдепа тов. Рычаловым 5 октября сего года.

Копии документов из вышеименованного розыскного дела и копию описи драгоценностей «Алмазного фонда» прилагаю.

Приложение на 72 листах.

Начальник уголовно-розыскного подотдела административного отдела

Московского Совдепа Н.Давыдов

Москва, 9/XII – 18 г.

В Москву я вернулся весной двадцатого. Поезд тащился из Киева более трех суток и прибыл на Брянский вокзал утром.

Старик паровоз долго и мучительно откашливался, а затем, отхаркнув густые клубы пара и скрипнув своими ревматическими суставами, затих, прижавшись к заплеванной щербатой платформе.

Утро было серым и мутным. Сквозь давно не мытые стекла вагона чернильными пятнами на промокашке расплывались лица выстроившихся вдоль перрона бойцов заградотряда. Они отбирали у мешочников привезенные с благодатных южных краев пшеницу, картошку, яйца. Заградотряды были символом военного коммунизма и продразверстки: «Спекуляцию – к стенке!»

Пассажиры стремительно ринулись к выходу из вагона. Наиболее предприимчивые выскакивали из окон на противоположную сторону, где стоял изукрашенный плакатами агитпоезд. Шмякались на рельсы мешки с хлебом, всполошенно кудахтали обезумевшие от ужаса куры. Вереща и повизгивая, мчался под колесами агитпоезда поросенок. Перрон огласился бабьими воплями, пронзительными свистками и забористым матом. Но заградотрядников было мало, и большей части приезжих удалось прорваться на привокзальную площадь, где их уже поджидали москвичи. В переулках, дворах, подворотнях продовольствие обменивалось на одежду, обувь и мануфактуру.

Столица республики встречала сырым, дующим с реки ветром, промозглым холодом и тяжелым, застоявшимся запахом нежилого, давно покинутого хозяевами дома.

За Москвой-рекой выглянуло и тут же исчезло бледное, изъеденное золотухой солнце. Оно ничем не напоминало сдобное солнце Украины, толстые щеки которого лоснились от сочных галушек, скворчащего на сковородках сала и пышного, как довоенные перины, пшеничного хлеба.

Стены вокзала и прилегающих к площади домов были оклеены ободранными на курево декретами и постановлениями. На фонарном столбе возле трамвайной остановки белел свеженаклеенный листок с изображением Врангеля: «Вам мой фамилий всем известный: их бин фон Врангель, герр барон. Я самый лючший, самый шестный есть кандидат на царский трон».

Длинноносый Врангель сильно смахивал на хорошо знакомого мне содержателя шашлычной на Арбате. Но у того физиономия была более жизнерадостной. Барон же явно от чего-то страдал – то ли от малокровия, то ли от запоров…

Я решил не дожидаться трамвая, а взять извозчика, благо извозчичья биржа располагалась рядом с трамвайной остановкой.

– Сколько до Варварки возьмешь?

Пожилой извозчик оценивающе посмотрел на меня:

– Чем платить будешь? Ежели бумажками, не сойдемся. Нам, гражданин хороший, дензнаки ни к чему. Нам бы что по части пропитания.

Когда я достал из вещевого мешка небольшой шматок сала, он взвесил его на ладони, понюхал, поскреб ногтем:

– Лежалое небось? Да, уж ладно. Где наше не пропадало! – Он тщательно завернул сало в платок. – В лучшем виде доставлю, с ветерком!

Насчет ветерка было сказано так, по привычке. И сам извозчик, и его мосластая кобыленка уже давно успели забыть про быструю езду. Лошадь шла валким шагом в меру подвыпившего мастерового, старательно обходя раскинувшиеся вдоль дороги грязевые озера. Изредка она переходила на унылую тряскую рысь. Но это была лишь дань радужным воспоминаниям о дореволюционной жизни, когда московских лошадей кормили не сухой соломой, а сеном и овсом. И каким овсом! Да, жили лошади при покойном государе императоре, царствие ему небесное!

Извозчик разделял стихийный монархизм своей отощавшей кобылы. Когда лошадь привычно замедлила шаг возле здания на углу Плющихи, где некогда размещался излюбленный лихачами трактир «Отрада», а теперь какое-то учреждение, он обернулся ко мне и неопределенно сказал:

– Скотина бессловесная, а понимает… Плохо живем, хуже некуда!

Москва изменилась. И все перемены так или иначе были связаны со словом «исчезать». Исчезли ярко выкрашенные заборы и палисадники, которыми зимой растапливали буржуйки. Исчезли спиленные и превращенные в дрова деревья многочисленных скверов, бульваров и садов. Исчезли висевшие некогда чуть ли не на каждом доме кумачовые флаги.

Заколоченные крест-накрест досками витрины магазинов, дома с облупившейся штукатуркой, унылые очереди у хлебных лавок…

О былом лишь напоминали зеленеющий свежевымытой листвой Пречистенский бульвар да бывшее Александровское юнкерское училище на Знаменке. Основательно пострадавшее в семнадцатом во время штурма красногвардейских отрядов, оно теперь казалось только что отстроенным – сверкающие стекла окон, девственная чистота стен. Над крышей здания развевался красный флаг, а на булыжной мостовой у фасада вытянулась длинная вереница мощных «паккардов», кургузых «ройсов» и вертких «нэпиров».