Мерин почувствовал, как заливается краской, ладони моментально взмокли. Сказал небрежно:
— А что тут непонятного? Приглашают отдохнуть.
— За сто долларов?! — ахнула Вероника.
— Да. За сто. Это не так много, если учесть дополнительный комплекс.
— А это что?
— Что за комплекс дополнительных услуг? Боюсь соврать, я давно здесь не был, а запросы отдыхающих быстро растут. Думаю, на сегодняшний день в услуги входят чистые простыни, наволочки, пододеяльники. Хочешь зайти?
Мерин задал этот вопрос в расчёте на оценку девушкой его незаурядного юмора, но быстро понял, что просчитался. Она спросила:
— А у тебя что — есть двести долларов?
— Почему двести? — Он осторожно улыбнулся. — Пускают за сто.
— Ну не один же ты пойдёшь, — возмутилась девушка.
Мерин внимательно осмотрел новую знакомую. Нет, иронии там не ночевало ни во взгляде, ни в словах, ни в интонации…
— Да, одному там, думаю, будет несколько одиноко, — ещё раз попытался сострить Мерин. Вероника не улыбнулась. Тогда он широким театральным жестом распахнул входную дверь гостиницы «Отдых» и по-шталмейстерски (очень смешно, как ему показалось) произнёс: «Прошу на арену!»
Девушка долго не отводила от него испуганного взгляда. Выражение вмиг побелевшего лица её менялось с быстротой вихревого снежного промелька: от наивного детского доверия к горькой жизненной умудрённости. Игорь даже испугался.
— Проходи, проходи, не бойся. В «дополнительные услуги» наверняка входят и бинт, и йод… так что… починим коленки…
— А деньги? — неслышно пролепетала девушка.
— Что? Деньги? Какие деньги? А-а-а, де-е-е-ньги… Да разве в них счастье? Найдём, куда они денутся, тоже мне проблема… Деньги, я давно обратил внимание, имеют особенность появляться так же неожиданно, как и исчезать. Бывает — ни копья за пазухой, шарь ни шарь, и вдруг — не было ни гроша да вдруг алтын. Это ещё классик заметил. Читала Островского?..
Он хотел сказать ещё что-то, но осёкся на полуслове: девушка неожиданно низко наклонила голову и как в омут шагнула в открытую дверь гостиницы. Мерин, мысленно переведя содержимое своего кошелька в конвертируемую валюту, последовал за ней.
…Впоследствии они часто вспоминали этот день: «А помнишь, ты спросила…», «Не-е-т, это не я, это как раз ты спросил…», «Я не мог спросить такую глупость. Ты сказала…», «Я этого не говорила, зачем ты выдумываешь? Мы вошли, я села на стул…», «Верка, не ври, ты сразу на кровать плюхнулась…», «Я?!», «Ну не я же…», «На кровать?!», «Именно на кровать. Я ещё удивился — есть же стулья…», «Дурак ты. Удивился он! Чему же тут было удивляться?»…
…Кроме неширокой кровати, ободранного журнального столика и двух шатких стульев в комнате ничего не было.
Вероника подошла к окну и долго разглядывала Пятницкую улицу. Мерин стоял рядом, тщетно пытаясь унять не в меру разгулявшееся дыхание. Наконец она сказала:
— Холодно.
Он снял с себя куртку, накинул ей на плечи. Она дрожала всем телом, даже затылок вздрагивал.
«Конечно, в такую погоду без пальто, в одной кофточке, ноги голые!..» — подумал Мерин. Вслух он сказал:
— Давай я схожу за йодом.
Она не ответила. Потом еле слышно согласилась:
— Давай.
Он не двинулся с места. Горело лицо, уши, шея… Сказал повелительно:
— Сядь на кровать.
Она замерла. Не сразу повернулась к нему всем телом. По щекам текли слёзы, глаза выражали изумление, испуг, радость…
— Зачем?!!?
— Чего ты ревёшь-то? Что — так больно?
Она улыбнулась, кивнула утвердительно:
— Ага. Столбняк начинается.
— Сядь, я посмотрю.
Она покорно села на край кровати.
Мерин отвернулся, занял её место у окна, долго разглядывал автомобильный поток на Пятницкой улице.
Она сняла туфли, легла, не раздеваясь, с головой укрылась одеялом.
Мерин спросил:
— У тебя тройное имя: Вера, Ника и Вероника. Мне как тебя называть?
Она не ответила…
…На выходе из гостиницы пожилая женщина протянула ему квитанцию: двести долларов. Мерин положил перед ней паспорт. Взял спутницу за руку и вывел на улицу.
…В такси они сели на заднее сиденье. Шофёр долго ждал указаний, наконец спросил:
— Ну? Молчать будем или поедем куда?
— Кутузовский проспект, пожалуйста, — пропищала Вероника.
— Нет, нет. Беговая. Беговая улица. — В голосе Мерина звучала непоколебимость.
— Я не понял, — не оборачиваясь, заявил шофёр. Он был явно не в духе.
— Хорошо, пусть Беговая, — так же тоненько согласилась девушка.
Машина негодующе рванулась с места.
Первые несколько километров они молчали. Потом Вероника прошептала:
— Тебе сколько лет?
— Двадцать один, — так же шёпотом ответил Мерин.
— Как хорошо. Я думала, ты старый.
— Третий десяток — не шутка.
Какое-то время он не задавал мучающий его вопрос. Наконец решился:
— А тебе?
Девушка слегка сжала его руку:
— Не волнуйся, я совершеннолетняя. Восемнадцатый.
— Я не волнуюсь. Твоя как фамилия?
— Калашникова.
Мерин недоверчиво на неё посмотрел. Она улыбнулась.
— Все так думают. Нет, к изобретателю автомата никакого отношения не имею. Однофамилица. Не бойся.
— Я не боюсь. Будешь Мерина.
— Что?
— Мерина, говорю, будешь.
— Почему?
— Это моя фамилия.
Она отобрала от него свою вспотевшую ладошку, отвернулась к окну.
Дорога была забита машинами, ехали медленно.
Она спросила, не поворачивая головы:
— А что означает выражение: «Врёт как сивый мерин»?
— Не знаю, — неохотно признался Игорь.
В своё время он долго и безуспешно интересовался этим вопросом.
— А что такое «мерин» — знаешь?
— Это знаю. Жеребец. — Он помолчал и добавил: — Выхолощенный жеребец.
Вероника взглянула на него с ужасом.
— Тогда, может, мне лучше Жеребцовой? Виктория Жеребцова. Красиво.
— Нет. Мерина.
— …Мама, познакомься, это моя жена, — сказал Мерин, как только Людмила Васильевна открыла дверь. — Виктория Мерина. В девичестве Калашникова. К автоматчику не имеет отношения. Однофамилица. Это моя мама. Людмила Васильевна Мерина-Яблонская.