Набоб - читать онлайн книгу. Автор: Ирэн Фрэн cтр.№ 30

— Пусть будет пушка! — согласился Мартин-Лев и послал Мадека к стражникам вести переговоры.

Начальник стражи в огромном белом тюрбане ждал у ворот со спокойным и слегка ироничным видом. Мадек повернулся к одному из сипаев и приказал:

— Выведи вперед Адскую Глотку!

Сипай ударил буйвола шестом. У французов перехватило дыхание: Адскую Глотку, самую лучшую из пушек, отлитую из чистой шведской бронзы, пушку, которую они с таким трудом спасли во время передряги с раджей-изменником. А что, если годхский раджа, как и царек с побережья, окажется предателем? Но было уже поздно, потому что упряжка достигла ворот того места, где стояли стражники. Мадек встал рядом с пушкой; сначала он отсалютовал на французский манер, потом поклонился по-индийски, сложив руки на животе и отвесив поясной поклон: он видел, как это делал дю Пуэ в Южной Индии. Потом он распрямился и крикнул:

— Назар!

Начальник стражников не шелохнулся; однако его взгляд перестал быть презрительным. Его явно раздирало любопытство: что это за человек со светлой кожей, который, похоже, знает его язык.

— Назар, — повторил Мадек. — Назар — твоему господину, твоему радже, ему в подарок эта глотка, которая изрыгает гром, подобно богу Индре.

Мадек машинально повторил слова, которыми сипаи называли пушки, не имея ни малейшего представления об этом боге, изрыгающем громы и молнии. Он опять вопросительно посмотрел на начальника стражников. Тот по-прежнему молчал. Мадека это стало раздражать. Сейчас его товарищи забеспокоятся, может быть, усомнятся в его способностях переводчика. По правде говоря, он и сам не был уверен в этих способностях; ведь от холма к холму, от долины к долине индийский язык изменялся до неузнаваемости. До сих пор Мадек приспосабливался с легкостью: с восьмилетнего возраста отец постоянно заставлял его говорить то на бретонском, то на французском, а в Бретани, как и здесь, от области к области язык меняется порой так, что люди не могут друг друга понять. Мадек в последний раз обратился к стражнику, тщательно выговаривая слова:

— Чаукидар, назар, назар твоему радже…

Лицо индийца наконец оживилось. Он что-то сказал на хинди, но так быстро, что Мадек не успел понять. Десять стражников вышли вперед, и через несколько минут Мадек увидел, как они покатили пушку по главной улице, ведущей в крепость.

— Теперь парвана, — сказал Мадек, — парвана, чтобы мы могли встать лагерем под стенами в ожидании твоего господина.

Он уже устал и просто нанизывал слова друг на друга: что до выражения вежливости, то, не зная, насколько важным является этот начальник, Мадек предпочитал не расточать слова, допускающие коварные интерпретации. Парвана — и хватит; наверняка обычай везде одинаков: чужаки должны испросить разрешения войти в город, даже если речь идет только о том, чтобы поставить палатки на пару дней.

Стражник указал на заросли баньянов неподалеку.

— Соблаговолите стать лагерем на расстоянии четырех косое отсюда, возле Водяных Ворот.

Мадек уставился на него в удивлении. Четыре коса — это не далеко, около полулье. Но больше обрадовало другое: такой вежливый ответ был признаком уважения. Стало быть, пушки произвели впечатление. Мадек перевел своим весь разговор. Те поклонились стражнику и двинулись прочь, чтобы разбить лагерь там, где им разрешили остановиться. Мадек не осмелился спросить, когда их представят радже. За время перехода через Декан он привык к тому, что в Индии все течет медленно; он догадывался, что на подобный вопрос ему ответили бы: каль — и при этом самым вялым тоном. Каль — это завтра, послезавтра, вчера, какая разница, подождите, чужестранцы, жизнь коротка, но каждому из нас предстоит еще столько перерождений!

И он промолчал. Надо подождать.

Спустя два часа солдаты поставили палатки на берегу. Это было весьма красивое место, напротив Водяных Ворот, выпускавших из города ту самую реку, которую они увидели еще с плато, когда спускались с горы; несмотря на засуху, река была полноводной. Подкрепившись рисом и купленными у проходивших мимо крестьян овощами, французы стали наблюдать за городскими воротами.

К концу дня всех начал одолевать сон. Из Годха никто так и не пришел. Промаршировав столько дней без отдыха и остановившись не перед естественным препятствием, а перед большой стеной, которая не выдержала бы пушечного выстрела, солдаты почувствовали себя совершенно обессиленными.

Вдруг вдали появились люди пустыни. Все они были покрыты пылью, впрочем, как и их верблюды. Видимо, ужасная жара временно изгнала их из привычных песчаных и соленых степей. Впереди шли женщины: танцующая армия плиссированных юбок цвета шафрана, окантованных внизу красными и серебристыми шнурами. Казалось, по дороге ползет длинный, колышущийся шарф. Они были бедны; гораздо беднее живущих в окрестностях города крестьян, но с ног до головы обвешаны украшениями: в носу — кольца, на руках и ногах — несколько десятков браслетов, на шее — монисты с бубенчиками. «Цыгане», — подумал Мадек. Это зрелище надменной бедности, высокомерие, с которым они несли на себе дорожную пыль, вызывающий вид женщин, вышагивающих перед отрядом, — напомнило ему тех, кого в Кемпере называли пришлыми, или людьми издалека; они приходили на площадь в праздничные дни и показывали разные фокусы. Оставив своих задремавших товарищей, Мадек подошел поближе. Пришельцы уже обживали новое место, раскладывали костры, набирали воду в реке. Один старик установил ширму и стал доставать из большого тюка занавески и кукол. Вокруг него столпились городские дети. Они были очень возбуждены: два развлечения в один день бывают не часто. Но человек с куклами утихомирил их одним движением руки. Приближался вечер. Голос старика взмыл вверх, к краснеющему небу. Его речь была жесткой, даже отрывистой; это был еще один диалект, с призвуком камней и ракушек; но Мадек притерпелся к нему с первой же фразы; голос старика завораживал:

— Вот я и пришел, я, сказочник. Сейчас я поведаю вам одну историю! Я ловил рыбку в океане, куда впадают сказочные реки. Быль это или небылица? И то и другое вместе. Вы уж сами распутывайте!

Тут он исчез за ширмой, и появились куклы. Зрители замерли в ожидании. Мадек старался не упустить ни малейшей детали спектакля. Сцена за сценой — перед ним разворачивалась индийская жизнь: женщины в разноцветных сари с длинными косами, с тилаком на лбу, с традиционными украшениями замужних — в виде распустившегося цветка на конце косы; бродячие баядерки — кукла великолепно изображала их покачивающуюся походку и изящные движения; потом появился заклинатель змей с ужасной коброй, которая качалась в воздухе, разворачивалась, извивалась, а затем кольцами свивалась в корзине, как это делают кобры на рыночных площадях. Восхищенные и в то же время напуганные дети вопили во все горло. Наконец появилась старая торговка, жадная и глупая, которая ссорилась с покупателем и вызывала всеобщий смех. И напоследок рядом с птицей мечты на сцене появилась прекрасная царица, томная и меланхоличная.

— Она прекрасна, как бутон лотоса, — говорил старик-кукольник. — У нее лебединый стан, а тело ее источает аромат сандала. Но как бы красива она ни была, она не столь прекрасна, как владычица Годха, что живет вместе с раджей там, наверху.