Правило четырех - читать онлайн книгу. Автор: Йен Колдуэлл, Дастин Томасон cтр.№ 29

— Проехали, — говорит Чарли и направляется к входу.

Остальные следуют за ним.

Зал заполнен до предела. Вдоль стен толпятся те, кому не хватило места. В заднем ряду я замечаю Кэти с двумя сокурсницами, но прежде чем успеваю окликнуть ее, Джил хватает меня за руку и тащит за собой вперед, туда, где мы можем пристроиться вчетвером. Неожиданно он останавливается и подносит палец к губам. К подиуму идет Тафт.

Лекция в день Страстной пятницы — традиция, пустившая в Принстоне глубокие корни, первое из трех пасхальных торжеств, ставших неотъемлемым атрибутом в общественной жизни многих студентов, как христиан, так и нехристиан. Согласно легенде, все началось весной 1758 года с Джонатана Эдвардса, пылкого священника из Новой Англии, исполнявшего по совместительству обязанности третьего президента Принстона. Вечером в Страстную пятницу Эдвардс собрал студентов на проповедь, в субботу — на повечерье, а в полночь призвал уже на пасхальную службу. Каким-то образом эти ритуалы дошли целыми и невредимыми до нашего времени, обретя иммунитет ко времени и судьбе, испытанию которыми университет подвергает всех и вся.

Сам Джонатан Эдвардс таким иммунитетом, как оказалось, не обладал. Вскоре после прибытия в Принстон ему сделали прививку от оспы, но, наверное, что-то не рассчитали, и через три месяца старик отдал Богу душу. Не принимая во внимание тот очевидный факт, что Эдвардс был слишком слаб, чтобы ввести в жизнь все три приписываемые ему церемонии, университетские власти воссоздали их и настойчиво внедряют с учетом, как они это называют, современного контекста.

Подозреваю, что Джонатан Эдвардс никогда не был большим сторонником ни эвфемизмов, ни современных контекстов. С учетом того, что самой знаменитой его метафорой стало сравнение человеческой жизни с пауком, которого преисполненный гневом Господь держит над пучиной ада, нетрудно предположить, какие чувства вызвали бы у старика нынешние проповеди.

Проповедь, проводившаяся в Страстную пятницу, трансформировалась в обычную лекцию, которую читает кто-то из профессоров гуманитарного факультета, и, пожалуй, единственное слово, употребляемое реже, чем «Бог», — это слово «черт». Религиозная трапеза, вероятно, кальвинистская по своей сути, переродилась в банкет, устраиваемый в самом красивом из обеденных залов. Что же касается полунощной, во время которой, уверен, когда-то содрогались стены, то на этом праздновании веры находится место даже агностикам и атеистам. Может быть, по этой причине студенты разных убеждений и вероисповеданий посещают пасхальные церемонии исходя из своих соображений, и уходят довольные и счастливые, с сознанием того, что их ожидания получили подтверждение, а к их чувствам отнеслись с уважением.

Тафт, как всегда толстый и неопрятно одетый, стоит у подиума. Видя его, я вспоминаю Прокруста, мифологического разбойника, укладывавшего свои жертвы на ложе и либо растягивавшего их до нужного размера, либо укорачивавшего мечом. Каждый раз, глядя на него, я думаю о том, какой он неуклюжий, какая у него большая голова, какой огромный живот, какие жирные руки и как свисает складками этот жир, словно оторванный от костей. И все же на сцене толстяк в мятой белой рубашке и потертом твидовом пиджаке являет собой человека, чей дух торжествует над плотью, чей ум готов прорваться из-под трещащей по швам оболочки. Профессор Хендерсон подходит к нему, чтобы поправить прикрепленный к лацкану микрофон, и Тафт замирает, точно крокодил, позволяющий птичке поковыряться в его зубах. Гигант, выросший из волшебных зернышек. Я вспоминаю историю об Эппе Ланге и собаке, и меня передергивает от отвращения.

Мы пробиваемся на более или менее свободное место в задней части зала. Тафт уже начал и даже успел свернуть с наезженной пасхальной колеи. Свою речь он сопровождает показом слайдов на широком белом экране. Картинки одна страшнее другой. Нам показывают, как мучают святых. Как убивают мучеников. Тафт говорит, что веру дать легче, чем жизнь, но труднее отнять.

Его голос разносится по залу из установленных где-то вверху громкоговорителей.

— Мучители обезглавили святого Дениса. Как явствует из легенды, обезглавленное тело поднялось и, забрав голову, удалилось.

Картина изображает мужчину с повязкой на глазах, который стоит на коленях, положив голову на плаху. Палач держит в руках жуткого вида топор.

— Святой Квентин, — продолжает Тафт, переходя к следующему изображению. — Картина Якоба Йорданса [33] , 1650 год. Его подвергли пытке на дыбе, потом бичеванию. Помолившись Господу, он обрел силу и остался в живых, но позднее был осужден за колдовство. И снова дыба и бич. Его плоть пронзили железными прутьями; в пальцы, голову и тело вбили гвозди. В конце ему отрубили голову.

Чарли, повидавший ужасов в бригаде «скорой помощи», поворачивается ко мне.

— Так что хотел Стайн? — шепчет он.

На экране мужчину в одной набедренной повязке заставляют лечь на металлическую решетку, под которой горит огонь.

— Святой Лаврентий. — Тафт прекрасно знает тему и говорит без бумажки. — Замучен в 258 году. Сожжен заживо на гридироне.

— Нашел книжку, которая нужна Полу, чтобы закончить диплом.

Чарли бросает взгляд на сверток в руке Пола.

— Должно быть, очень важная.

Стайн испортил нам игру, и я бы не удивился, услышав в голосе Чарли резкие нотки, но в его словах чувствуется уважение. Попроси их с Джилом произнести название книги, они ошибутся пять раз из десяти, но Чарли по крайней мере понимает, как много работает Пол и как много значит для него это исследование.

Тафт нажимает кнопку, и мы видим еще более странную картину. На деревянной доске лежит мужчина с дырой в боку. Рядом с ним двое крутят лебедку, наматывая на нее что-то похожее на веревку.

— Святой Эразм, известный также как Эльм. Замучен в период правления императора Диоклетиана. Сначала его били палками и плетьми. Он выжил. Потом вываляли в смоле и подожгли. Выжил. Бросили в тюрьму. Бежал. Его снова схватили и посадили в раскаленное железное кресло. В конце концов ему разрезали живот и внутренности намотали на лебедку.

Джил наклоняется ко мне:

— Это уже определенно кое-что интересное.

Кто-то из сидящих в заднем ряду поворачивается, чтобы шикнуть на нас, но удерживается от замечания, увидев Чарли.

— Прокторы меня и слушать не стали, — шепчет Чарли, теперь уже стараясь завязать разговор с Джилом.

Но Джил упрямо смотрит на сцену.

— Святой Петр, картина Микеланджело, написана около 1550 года. Петра казнили при императоре Нероне, распяв на кресте головой вниз, потому что он посчитал себя недостойным умереть так же, как Иисус.

Профессору Хендерсон явно не по себе. Она посматривает по сторонам, нервно снимает невидимую пушинку с рукава. При отсутствии связующей нити презентация Тафта превращается из лекции в подобие садистского пип-шоу. Разговоры постепенно стихают и растворяются в настороженной тишине.