— Я старался чего-то достичь, чтоб она мной гордилась. Я старался, чтоб она радовалась… Оказывается, всё что я делал, я делал ради неё. Я понял, что все мы, мужчины, как бы не надувались и не пыжились, ничего не достигнем, если на нас не смотрят любящие женские глаза, матери, сестры, невесты… У меня была единственная женщина, ради которой я старался — моя мама. Но её уже нет, я её убил, сам, своими руками!.. Я знаю, что поступил правильно, но всю жизнь буду жить с чувством непроходящей вины! Я остался один. Один…
— Вы ещё найдёте свою женщину, ради которой вам будет интересно жить, и стараться, и добиваться, — произнесла Тина. — Я вам так этого желаю, так хочу… Я буду молить Бога, чтоб это произошло…
Она поднялась и пошла по аллее.
— Не уходи!.. — произнёс он негромко, но она услышала и остановилась. — Мне кажется, я её уже нашёл… Не уходи!.. Ты мне очень нужна!.. Ты мне всю жизнь была нужна, но я, дурак, этого не знал!.. — Как будто завороженная его словами, она повернулась и медленно пошла к Борису. Подошла вплотную, положила голову ему на плечо, и так, молча, они стояли у могилы, похожей на цветочную клумбу.
В квартире Людмилы Михайловны на застеленной кровати лежал брошенный оренбургский платок. Борис взял его, поднёс к лицу.
— Мамой пахнет.
— Боря, вас ждут в театре, — напомнила Тина.
— Во-первых, мы, кажется, перешли на ты?
Она исправила местоимение:
— Тебя ждут артисты, и худрук и директор.
— Я хочу побыть у мамы. Вместе с тобой… Я обещал к ней, первой, привести женщину, которую полюблю… Как бы она тебе обрадовалась!.. — Аккуратно разложил платок на подушке и печально добавил — Не дождалась!.. — Подошёл к столику, на котором стояли телевизор, магнитофон, плейер. — Послушаем музыку, которую она любила.
Включил. Зазвучал голос Окуджавы:
– Виноградную косточку в тёплую землю.
— Ой, и я люблю эту песню! — обрадовалась Тина. — Всё мечтала попасть на его концерт, но так и не удалось.
— Обещаю, что теперь я буду водить тебя на любые концерты. Куда бы ты хотела?
— Я Никитиных люблю.
— Пойдём!.. На ближайший их концерт.
— Забудешь.
— Клянусь!
— Ладно, верю. Но всё же возьми, чтоб напоминал.
Она вынула из сумки кружевной платочек с вышитой буквой Ф, завязала на нём узелок и протянула ему.
Он удивлённо спросил:
— Что это?.. — развернул его, всё ещё не понимая, погладил пальцем вышитую букву — Погоди, погоди… Откуда он у тебя?.. — Она, улыбаясь, молча, смотрела на него. — Нет, не может быть!.. — Она продолжала улыбаться. — Но ведь её… то есть, тебя… звали по-другому!.. Я даже помню: Лора.
— Флора, — поправила она.
— Да, да — Флора!.. Конечно, Флора!
— Моё полное имя Флорентина, из двух имён: Флора и Тина. Флора мне никогда не нравилось.
— У тебя была такая роскошная коса!
— Но она же на тебя не подействовала, вот и решила всё поменять: косу-долой, перекрасилась, сделала модную причёску… И профессию сменила — перешла на юридический, потом спецкурсы, потом работала в прокуратуре…
– … И друзей позову — на любовь своё сердце настрою… — пел Окуджава.
Борис всё ещё не мог прийти в себя.
— Ну, коса, причёска — это я ещё понимаю… А профессию менять зачем?
— Чтобы быть ближе к тебе. Я, когда первый раз тебя увидела, сразу влюбилась. И поняла: это на всю жизнь. А ты меня, пигалицу, и не замечал. Правда, с помощью коньяка мне удалось обратить на себя твоё внимание. Но ненадолго. А когда ты совсем исчез, решила: всё равно найду и никому не отдам! Раз я тебе Флорой не понравилась, стану Тиной. Все эти годы готовилась, чтобы с тобой вместе служить: получила первый разряд по стрельбе, приёмы дзюдо отрабатывала. И платочек хранила. И всё мечтала, чтобы ты поскорей состарился.
— А это зачем?
— Чтобы сил у тебя поубавилось, чтобы шляться перестал!..
Он рассмеялся, обнял её, прижал к себе.
— Ну, ты и чудик!.. А нашла меня как?.. Я же носился по всей стране.
— Это было не так уж сложно: о твоих любовных похождениях ходили легенды, а истории, рассказанные тобой, пересказывали друг другу… Сложнее было попасть к тебе в напарницы, но это, как говорят, уже дело техники…
Он чуть отодвинул её от себя, внимательно посмотрел ей в глаза и снова притянул к себе.
— Какое же ты богатство, а я, старый дурак, этого сразу не оценил!
— Не смей называть себя старым! — потребовала она. — Никогда! Понял?!
— Но ты же сама мечтала, чтоб я состарился?
— Это для других женщин! А для меня — ты самый молодой, самый сильный, самый красивый, самый…
Последний эпитет она уже не успела произнести — он закрыл ей рот поцелуем, подхватил на руки и понёс к тахте.
— … Царь небесный пошлёт мне прощения за прегрешения,
А иначе зачем на Земле этой вечной живу… — продолжал петь Окуджава.
Но они его уже не слышали.
Утром, когда она проснулась, он подал ей кофе в постель.
Её лицо радостно расцвело:
— Как здорово!
— Это будет всегда, — пообещал он. И добавил. — Если в доме будет кофе… Отдыхай, раз у тебя сегодня вторая смена. А я уезжаю, — и, важничая, пояснил, — у меня ведь заслуженный отпуск!
— На Канарские острова? — шутливо поинтересовалась она.
— Туда непременно полетим, но чуть позже, и только вместе. А сейчас — во Владимир, к бабушке. Настало время восстанавливать вырванные страницы из маминого дневника.
— Это поговорка?
— Это теперь мой девиз.
— Я знаю похожий: «Время разбрасывать камни, время их собирать».
— Да, что-то вроде этого, — согласился он.
Перед тем, как сесть в машину, он взглянул наверх: на пятом этаже, в освещённом проёме окна, стояла женщина и махала ему рукой. Так всегда его провожала мама. Борис радостно помахал в ответ и подумал: какое счастье, что Бог оградил его от самого страшного: прощаться с пустым и тёмным окном!..
Было воскресенье, машин мало, улицы свободны. Минут через десять он пересёк кольцевую дорогу и поддал газу.
Он мчался вперёд, вперёд, удаляясь от города, а город, как шкодливый мальчишка, вдогонку высунул ему асфальтовый язык дороги.