* * *
– Илья Викторович!
Гулевский неохотно обернулся. Его догоняла та самая незнакомая женщина.
– Ну, и шажищи у вас, – она перевела дыхание. Достала из сумочки удостоверение. – Я из «Новой газеты».
– У! – неопределенно промычал Гулевский.
– Готовила материал в связи с делом убийц-отравителей.
– «Новую» стала интересовать криминальная хроника? Никак – пожелтели? – съязвил Гулевский.
– Нас интересует криминальная власть, – жёстко ответила журналистка. – Мы хорошо знаем о вашей ситуации.
– Откуда?
По лицу женщины пробежала тень улыбки.
– Хороши б мы были, если б не имели источников в вашей системе. Я специально приехала встретиться с вами. Подумала, что если у вас есть желание самому рассказать о случившемся, это прозвучало бы куда звонче, чем стандартный редакционный материал.
– Я не звонарь! – рявкнул издерганный Гулевский. – К тому же не разменная монета, чтоб меня использовать. Я, знаете ли, всегда чурался политики. С какой стороны ни коснись, обязательно замажешься.
Он кивнул, прощаясь. Но корреспондентка не отступилась.
– Да вы уже весь по уши!.. – с чувством напомнила она. – И выбор-то невелик: смолчать и умыться либо… Вот она я. И не боюсь, что меня используют.
Если б на ее месте стояла фифочка из числа тех, что каждый месяц наседали с просьбами об интервью для гламурных изданий, путающих криминологию с криминалистикой, Гулевский, не задумываясь, откланялся бы. Но в этой пожившей ровеснице с усталым понимающим лицом угадывалось неподдельное сострадание. Да и в самом деле, – замахнувшись, надо бить. А он только что замахнулся наотмашь.
– Пойдемте на кафедру, – предложил он.
* * *
Через неделю в «Новой газете» появилась статья заслуженного деятеля науки Гулевского «Что же мы создали?». В разделе «Я обвиняю» скрупулёзно, со ссылками на законодательство, перечислялись фальсификации, совершенные следствием, с целью выгораживания заказчика убийства – сына заместителя Главы президентской администрации Егора Судина. В качестве комментария редакция опубликовала открытое письмо в адрес следственного комитета и прокуратуры России.
О дате публикации Гулевский, естественно, знал. Но саму статью увидел впервые в руках помощника начальника Академии подполковника Видного, с утра пораньше заявившегося на кафедру уголовной политики.
– Как же вы так-то? – произнес Видный вместо приветствия.
Выложил газету, открытую на статье Гулевского. Гулевский с интересом потянулся глянуть.
– Это было очень неосмотрительно, – Видный сокрушенно покачал залысой головой. – Пока внутри, меж своими, пусть даже на конференции, – это одно. А так – чтоб сор из избы. Некорпоративно это.
– Что вы уполномочены передать? – Гулевский отложил газету.
– Вы, Илья Викторович, знаете, с каким уважением к вам относится начальник Академии. Тем более он никак не ожидал, чтоб вот так, из-за угла. Уже звонил министр. Чрезвычайно раздраженный. И как не понять его? Душок, знаете ли.
Нетерпеливым жестом Гулевский поторопил речистого посыльного.
– Как угодно, – Видный насупился. – В Академии, как вам известно, начинаются переаттестации в связи с переименованием…
– Помню. Из ума ещё не выжил, – раздражение Гулевского прорвалось наружу. – Участвовать в таких комиссиях не могу, поскольку они не правомочны. Да всё это я уж обсуждал с Резуном… Или что-то иное? – догадался он. Уж больно скорбный вид напустил на себя порученец.
– Ваше участие больше не требуется. Состав комиссии сформирован – по согласованию с министерством, – проинформировал Видный. – Речь идет о переаттестации начальников кафедр. Вчера предварительно обсуждали кандидатуры. В свете последних событий вам будет чрезвычайно трудно пройти через фильтр товарищеского обсуждения.
Он подпустил в голос сладкой скорби.
– Хватит пустословить! – не сдержался Гулевский. – Извольте, наконец, говорить нормальным русским языком. Или что у вас там вместо него? Я уволен?
От обиды Видный посерел, – умение излагать острое округло он полагал своим достоинством. Благодушное сочувствие сошло с лица, будто стёртое губкой.
– Начальник Академии, учитывая заслуги, предлагает вам самому определиться, дабы избежать… Но в создавшейся обстановке для вас было бы лучше…
– Хорошо, определюсь!
Заметив, что губы профессора сошлись в знакомую недобрую скобку, Видный попятился к двери.
– Впрочем, постойте, – остановил его Гулевский. – Чего тянуть?
Он вытащил из принтера лист бумаги, быстрым, энергичным почерком принялся писать в правом верхнем углу. Опытный Видный понял, что пишется рапорт, и, скорее всего, – об увольнении из органов. Предвкушающе засопел: безнадежное, казалось, поручение удалось выполнить неожиданно легко и неконфликтно.
Из коридора донеслись легкие шаги, скрип половицы. Боясь, что визитёр невольно переменит намерения Гулевского, Видный зыркнул на открывшуюся дверь. Неприветливое выражение на лице его сменилось вымученной улыбкой, – вошла Маргарита Зудина, элегантная в капитанской форме, с газетой в руке.
Увидев помощника начальника Академии, Маргарита подалась назад, но Гулевский, продолжая писать, жестом предложил ей остаться. Размашисто подписал. Протянул рапорт Видному:
– Это то, что хотел Резун?
Видный смешался.
– Начальник Академии уверен, что с вашим авторитетом любой ВУЗ страны будет счастлив… Со своей стороны…
– У вас что, есть своя сторона? – удивился Гулевский. Нетерпеливым движением кисти выставил оскорбленного порученца из кабинета.
– Вот такие дела-делищи, – сообщил он Маргарите.
– Уходишь?
– Будто удивлена?
– Уже нет. Академия давно гудит. А теперь и вовсе… – она положила свой номер газеты поверх лежащего на столе – крест на крест.
Как прежде, изящно изогнувшись, бочком присела на ручку кресла, кажется, вовсе её не отяжелив. «Всё так же чудо как хороша», – подметил Гулевский. Но подметил и пугливую отчужденность.
– Ты с чем-то неприятным?
Маргарита смешалась.
– Меня вызывал начальник Академии. В связи с последними событиями предлагает стать моим научным руководителем.
Она отвела глаза.
– Твоя диссертация уже в Совете, назначен день защиты, – напомнил Гулевский. – Уровень превосходный. И будет, несомненно, утверждена, независимо от того, кто числится руководителем.
– Начальник Академии считает, что так больше шансов.
Гулевский припомнил похотливые взгляды Резуна, исподволь бросаемые им на красавицу Маргариту.