Завтрак палача - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Бинев cтр.№ 26

Однако сейчас он с прежней печалью в ясных, юных своих голубых глазах говорит о трудах пьемонтского винодела синьора Гайа. Сравнивает высокое искусство винодела с прагматичным ремеслом предприимчивого бизнесмена. Хотя именно это ремесло позволяет ему наслаждаться дорогим детищем винодела.

Я поторопился к старшему сомелье за пыльной бутылкой пьемонтского «Барбареско», с которой неприлично сдувать ее заслуженную благородную пыль. Через минуту я уже украсил белый пластиковый столик возле шезлонга синьора Контино бутылкой семилетнего «Барбареско», ловко, одним наработанным движением, выкрутил пробку и плеснул ему на донышко хрустального фужера пробную капельку. Он замахал обеими руками:

— Марокканец, черт бы тебя побрал! Разве такое вино пробуют? Если кто-то вздумает это сделать, разбей эту драгоценную бутылку о его козлиные рога!

Я немедленно наполнил бокал, но он требовательно, вскинув правую бровь над юным аквамариновым глазом, указал полным пальцем на второй фужер. Я наполнил ровно наполовину и его, но синьор Контино еще строже посмотрел на меня, и я, с удовольствием подчиняясь, долил до верхушки и свой бокал.

— Вот так, марокканец! А ну-ка prosit! Salute! Но не залпом, мулат! Это тебе не ваша крестьянская кашаса, которая лишь дурит и без того дурные головы!

Я кивнул и сделал несколько мелких глотков. Вот это действительно вино! Чистейший водопад божественного вкуса, густые, бордовые брызги падающей с самого неба ангельской крови… Подарок господа! Такого мне пить еще не приходилось. Нам действительно запрещено прикасаться к винам, подаваемым клиентам. Разве что по требованию самого клиента. Как на этот раз.

— Il pranzo e servitor, почему ты не возражаешь, когда я называю тебя марокканцем? — вдруг спросил полный итальянский господин.

— Я всегда к вашим услугам, синьор Контино. Только и всего.

— Но ведь ты не марокканец? Ты — бразильянец. Мне говорили…

— Все верно, синьор Контино. Мой отец бразильянец, а мать — русская. Отец был черным, как сапог, а мать белая, как снег. Вот и получился снежный мулат.

Итальянец расхохотался, потрясая своим сдобным животом.

— Бразильский черный сапог раздавил нежный сибирский снежок? Согласись, марокканец, это тоже неплохо сказано! Тьфу, черт! Il pranzo e servitor! Ведь тебя так прозвали? Каждый произносит это на свой лад?

— Вы, как всегда, правы, синьор!

— Да, марокканец, я всегда прав!

Он печально, как утром, вгляделся в морскую даль и тяжело вздохнул, колыша полную курчавую грудь и складчатое жирное брюхо.

Этого итальянца еще называют на родине, в Неаполе, Дон Пепе. Потому что он Дон Джузеппе Контино, а не просто какой-то там обыкновенный синьор Контино.

Начинал свой путь Дон Пепе в мальчишеской шайке мелких воришек. Они вскрывали по ночам автомобили, вырывали с «мясом» радиоприемники, свинчивали рулевые колеса, даже утаскивали передние сиденья и салонные зеркала. На машинах, которые им особенно нравились, гоняли до утра по пляжам, а потом топили их в ласковой утренней морской волне. То, что свинтили, выдрали или уволокли, отдавали парням постарше за четверть цены, а те отвозили все это в соседние города и сбывали на летучих рынках, торгующих ворованным барахлом два-три часа в позднее вечернее время — под свет костров и фар грузовичков. Пока полиция хватится, что рынок образовался на таком-то пустыре, на такой-то дороге или в таком-то тупичке, почти все уже уходило с рук за бесценок. Иногда покупатели совершали обмены одного краденого на другое. Это была веселая игра, которую начинала на пустынных улочках Неаполя шпана из веселой, шумной шайки Джузеппе Контино, а заканчивали торговцы краденым.

Мальчишки любили пощупать девчонок, а те громко верещали, даже после того, когда все заканчивалось и эти бездельники и сорвиголовы укатывали на своих трескучих мотороллерах. Верещали, чтобы те вернулись и продолжили свои сладкие забавы, — так, во всяком случае, считали юные неаполитанцы, дружки Джузеппе Контино.

Мальчишки потом бахвалились друг перед другом своими легкими победами, надували щеки, еще не знавшие безжалостного постоянства бритвы. Захлебываясь, они сочиняли сладострастные сказки, источающие возмущенный дух их беснующихся гормонов. Они жили в душных, темных воронках своих любовных грез, образовавшихся от мощных зарядов вожделения, для которого не существовало в этом нежном и в то же время жестоком возрасте ни лиц, ни имен, а были притягивающие к себе тела и сводящие с ума запахи.

Мне знакомо это. Когда-то я был одним из них, хотя наши континенты разделяли огромное теплое море и два бездонных океана. Разделяли гигантские расстояния и безумные глубины, а соединяли возраст и нищета.

Отец Джузеппе Контино, по прозвищу Topo di fogna [10] , служил на таможне, как тот бразильянец, о котором я уже рассказывал. Это был хмурый мужлан, низкорослый, тучный, с иссиня-черными глазами. Голубые глаза сыну достались от матери родом с севера Италии. Говорят, у нее в крови были не то австрийцы, не то французы, а может, те и другие. Захватчики всегда оставляют в истории два обязательных следа — пороховые шрамы на чужой земле и капли своей крови в потомках. Земля в конце концов зарастает, а кровь остается в лицах, в характерах и в судьбах.

Помню, когда я некоторое время жил в Рио (мне тогда пришлось в очередной раз дать деру из Сан-Паулу), моими соседями была семья одной яркой креолки. Эта томноокая бабенка, как рассказывали в квартале, каждый год рожала по младенцу — якобы от собственного мужика, кареглазого индейца из племени тупи, их еще называют тупинамба. Он будто вкалывал в порту грузчиком, а вообще-то чаще валялся вдребезги пьяным на заднем дворе ресторанчика «Паскудная барракуда», почти в том же порту.

Редчайший болван! Таких еще поискать. Так вот, у их детей были разные по цвету глаза: голубые, серые, зеленые, даже желтые, но ни одного томноокого и кареглазого. Этот тупи, как только напьется до поросячьего визга, несет всякую чепуху о том, что у его жены якобы в крови были северные европейцы и, мол, оттуда и цвет глаз детей.

Мы потешались над этими рассказами, потому что не раз видели всех этих светлоглазых североевропейских «родственников» входящими в дом к его жене, когда глупый индеец храпел на задах «Паскудной барракуды». Иной раз «родственники» приходили по двое, а один раз даже сразу трое. В основном «родня» креолки сходила на пару часов со шведских, финских и немецких рыболовецких шхун, пока те заправлялись, разгружались или ремонтировались в порту.

Тоже ведь, считай, захватчики! Не знаю, награждали они шрамами креолку в пылу «родственных» утех или еще чем-нибудь похуже, но то, что оставляли на память о себе ее будущим малышам северные цвета своих глаз, точно.

Кроме Джузеппе в семье было еще четверо детей — двое братьев и две сестры. Один из братьев попал в детстве в аварию на велосипеде и охромел на всю жизнь. В зрелом возрасте он почти спился. Работал мелким служащим в районной налоговой инспекции. Второй брат стал адвокатом, вляпался в грандиозный мафиозный скандал с одним своим клиентом из Сицилии и еле унес ноги в США. А то бы его посадили лет на двадцать за разные темные делишки. Впрочем, и в США его постоянно тягали в суд и допрашивали. Один раз даже арестовали на месяц, но кто-то внес за него залог, и парня выпустили. Пока он терпеливо и законопослушно ждал суда, один за другим умерли три свидетеля. Суд не состоялся.