– Нет, так не годится. Мы не можем пойти на такое, – резко сказал Аш. – Это слишком жестоко. Джхоти всего лишь ребенок, и он испугается до смерти, узнав, что кто-то здесь хочет его убить и не только дважды пытался сделать это, но и непременно предпримет следующую попытку. Мальчик станет бояться всех и вся: бояться доверять окружающим, бояться есть, пить, спать или ездить верхом. Ребенку такого не вынести. Но почему бы нам не рассказать обо всем его сестрам и Кака-джи? Они позаботятся о том, чтобы всю пищу пробовали слуги, прежде чем он к ней прикоснется. А Гобинда мы попросим запретить мальчику есть сласти или любые другие лакомства, какие он вдруг найдет, так как джелаби, вызвавшие у него рвоту, были несвежими, или поджаренными на прогорклом гхи, или что-нибудь в таком духе. Гобинд придумает, что сказать. Он, девушки и Кака-джи помогут нам присматривать за Джхоти. Это лучшее, что мы можем сделать.
Мулрадж нахмурился, покусал губу и согласился, что лучше не пугать ребенка, но, если они хотят оставить его в неведении, не стоит ничего рассказывать ни Кака-джи, ни Шушиле-Баи, особенно Шушиле, которая непременно проболтается. Она доведет себя до истерического состояния, изнемогая от желания поделиться с кем-нибудь тайной, а через несколько часов история распространится по всему лагерю. Кака-джи слишком стар и немощен, чтобы тревожить его такими серьезными проблемами, и вдобавок слишком болтлив – и слишком честен. Значит, остается одна Анджули-Баи…
– Джхоти любит ее, а она любит его, – сказал Мулрадж. – И я знаю, что она женщина здравомыслящая и не теряет голову перед лицом опасности. Я не забыл, как она держалась тем вечером, когда рутх опрокинулся в реке и возница волов утонул. Она не кричала и не выказывала страха, но всеми силами постаралась спасти сестру. И я совершенно уверен, что для брата она сделает не меньше. Конечно, возлагать столь тяжелую ответственность на женские плечи негоже, но нам нужна помощь, а Анджули-Баи справится с делом лучше любого другого. По крайней мере, мы знаем, что можем доверять ей. Чего нельзя сказать, – мрачно добавил Мулрадж, – о многих других людях в лагере.
Да, Джули можно доверять, подумал Аш. Она сделает все возможное, чтобы оградить своего маленького сводного брата от беды. Она не станет ни паниковать, ни болтать лишнего – и не потеряет голову в критической ситуации. Джули именно тот человек, к которому следует обратиться за помощью, и они совершили ошибку, не рассказав ей правду про Джхоти сразу после первого несчастного случая, едва не закончившегося смертью мальчика. Аш собирался рассказать, но так и не сделал этого. Он не помнил почему.
Тут в голову Ашу пришла другая мысль, и он отрывисто сказал:
– Но Анджули-Баи никогда не бывает одна. Как же вы расскажете ей?
– Я? – удивленно спросил Мулрадж. – Нет, сахиб. Сделать это придется вам. Меня точно подслушают, коли я заведу такой разговор. Но во время наших вечерних конных прогулок, которые мы с недавних пор прекратили, вы имели обыкновение уезжать с раджкумари Анджули вперед, и, если мы возобновим прогулки, вы получите возможность оказаться с ней наедине, не вызывая никаких подозрений. Это единственный способ.
Вот почему Аш, невзирая на все свои благие намерения, на следующий вечер снова отправился на конную прогулку и снова ехал рядом с Джули…
На самом деле он видел Джули накануне, так как после разговора с Мулраджем спросил, можно ли ему проведать Джхоти, который еще не выздоровел полностью и по-прежнему оставался под опекой своих сестер. В палатке было полно народа: на Востоке не верят в теорию, что больному необходимы уединение, тишина и покой. Кроме принцесс и придворных дам там находились также Кака-джи и Малдео Рай.
Джхоти выглядел лучше, чем ожидал Аш, и явно быстро шел на поправку. Но слова приветствия мальчик произнес тоном, исполненным укоризны. Очевидно, он обиделся на Аша, не удосужившегося заглянуть к нему раньше, и простил его, только когда Аш малодушно свалил всю вину на Гобинда, сказав, что тот запретил ему приходить, покуда самочувствие пациента не улучшится. Он оставался там недолго и не имел возможности поговорить с Джули, после того как обменялся с ней обычными вежливыми приветствиями. Джули казалась бледной и усталой, а встретившись с ней глазами, он прочитал в ее взгляде недоумение и легкий упрек, и сердце у него мучительно сжалось.
Больше Аш не смотрел на нее. Он боялся, что если посмотрит, то не удержится и при всех погладит Джули по лицу, чтобы стереть с него тень недоуменной печали, и скажет, что любит ее и избегал встреч с ней лишь потому, что не хотел подвергать ее опасности. Быстро отвернувшись, он заговорил с Шушилой и впоследствии не мог вспомнить, кто именно завел речь о конной прогулке и приготовлениях к ней. Он помнил только, что согласился поехать. А возвращаясь в свою палатку, осознал, что соглашаться не следовало.
«Но это же ради Джхоти», – думал Аш, споря сам с собой. Джули в силах помочь им во многих отношениях, и она должна узнать о покушениях на Джхоти, а поскольку один лишь он, Аш, имеет возможность рассказать, у него нет выбора.
Но он ясно видел слабое место в своей аргументации. Не то чтобы Джули не могла помочь: она могла бы сделать – и непременно сделала бы – больше любого другого, чтобы защитить своего маленького брата, и оказала бы неоценимую помощь. Но она ограничена временем, причем очень коротким. Через несколько дней они достигнут Бхитхора, и тогда состоится бракосочетание, а как только завершится церемония, Джули уже будет не в силах чем-то помочь Джхоти, так что не имеет особого смысла рассказывать ей что-либо, ибо за оставшиеся несколько дней она мало что успеет сделать…
«Мне следовало давно рассказать ей», – подумал Аш. Но тогда он не рассказал, а сейчас делать этого не стоило. Слишком поздно… Он должен сказать, что не может поехать завтра на конную прогулку. Он не должен встречаться с Джули… от этого все станет еще хуже. Он не поедет.
Но Аш знал, что поедет, не в силах противостоять искушению еще раз увидеться и поговорить с ней. В конце концов, это последний раз. Самый последний…
Той ночью он заснул, едва голова его коснулась подушки, а на следующее утро пробудился бодрый и полный сил. И хотя будущее по-прежнему представлялось унылым и безрадостным, туман усталости и отчаяния, заволакивавший сознание, рассеялся, и жизнь показалась не такой уж невыносимой.
Даже погода улучшилась. Когда солнце поднялось высоко и стало припекать, палатки не хлопали, и деревья не стонали на ветру, и тучи песка сегодня не носились со свистом над речным руслом. В кои-то веки лаух не дул, и люди, донельзя утомленные и раздраженные его знойным дыханием, испытывали такое глубокое облегчение, словно вдруг умолк долго и безостановочно бивший барабан. Нервное напряжение спало, и атмосфера в лагере переменилась к лучшему, так как безветрие было таким же великим благом, как перспектива длительного отдыха в местности, где есть и тень, и вода. Правда, после полудня стало очень душно и несметные полчища мух, которых прежде прогонял ветер, вернулись и пошли в наступление всеми силами, но это казалось незначительной платой за тишину и покой.
Безветрие царило почти до самого вечера, но, когда тени начали удлиняться и мерцающее знойное марево, весь день дрожавшее над песчаными берегами, померкло, над рекой и между палатками повеял слабый ветерок.