Гобинд заколебался, но после короткого спора уступил при том условии, что Пелам-сахиб согласится ехать в паланкине. Аш распорядился насчет этого и приказал оповестить лагерь о намеченном на завтра выступлении.
Такое решение обрадовало всех, кроме младшей невесты, которая всего несколько дней назад жаловалась на бездействие и скуку, но теперь, при виде предотъездной суеты и сборов, вспомнила о том, что ее ожидает в конце пути. С ужасом думая о предстоящем бракосочетании, она рыдала, ломала руки и искала поддержки у сестры, слезно жалуясь, что плохо себя чувствует и не в силах вынести даже мысли о путешествии в душном жарком рутхе.
В тот вечер приема в дурбарной палатке не устраивалось, а позже дай явилась к Ашу одна и, преодолев робость, шепотом сообщила, что Анджули-Баи шлет поклоны и выражает сожаление, что не сможет навестить сахиба нынче ночью и завтра тоже. Однако в течение следующей недели Анджули приходила к нему еженощно, хотя ненадолго и только в сопровождении Гиты, которая делала Ашу массаж, а потом удалялась за пределы слышимости и ждала, пока госпожа и сахиб разговаривали.
Старая дама, возможно, и была туговата на ухо, но на зрение не жаловалась и по причине своих неотступных страхов отлично справлялась с ролью сторожевого пса, поскольку самое незначительное движение привлекало ее внимание. Своим нервным покашливанием она предупреждала, если кто-нибудь подходил слишком близко, и двое в палатке умолкали. Но никто ни разу не помешал им, а слуги Аша, которые никого другого не подпустили бы близко без оклика, привыкли к поздним визитам дай и, зная о чрезвычайной ее робости, не удивлялись, что она приходит с сопровождающей. Они видели, как женщины приходят и уходят вместе, и ни о чем не беспокоились.
Дружеские встречи в дурбарной палатке теперь устраивались не каждый день, ибо после многих часов, проведенных в закрытом рутхе, Шушила зачастую не находила в себе сил для общения. Дороги – там, где таковые имелись, – представляли собой всего лишь ухабистые проселки, и движение по равнине даже казалось предпочтительнее. И на дорогах, и на равнине лежал толстый слой пыли, которая под копытами рысящих волов вздымалась удушливыми облаками и проникала сквозь щели между задвинутыми занавесями рутха, покрывая одежды, подушки, руки, лица и волосы тонкой серой пленкой.
Шушила кашляла и беспрестанно жаловалась на пыль, тряску и неудобства, так что к концу дня Анджули зачастую очень уставала и временами с трудом сдерживала раздражение и подавляла желание задать младшей сестре хорошую трепку. Тот факт, что она ни разу не сделала этого, объяснялся не только любовью и сочувствием к Шушиле, но и многолетней привычкой. Джули с раннего детства научилась держать в узде свои чувства и не давать воли языку. И без всяких жалоб и сетований нести на своих плечах бремя ответственности, какое показалось бы непосильным многим взрослым.
Джули было шесть лет, когда Ашок и Сита бежали из Гулкота, и в течение следующих нескольких месяцев ее положение во дворце оставалось весьма незавидным. Но настал день, когда она волею судьбы сумела успокоить маленькую Шушилу – та истошно вопила уже много часов подряд, поскольку у нее резался зубик, и ее никто не мог угомонить. Вероятно, своим успехом Джули была обязана тому обстоятельству, что взяла малышку на руки как раз тогда, когда та уже вконец обессилела от плача и в любом случае собиралась умолкнуть. Но столь же обессиленные обитательницы занана решили иначе, и Джану-рани, до безумия обожавшая своих сыновей, но нисколько не интересовавшаяся дочерью, небрежно заметила, что в будущем Каири-Баи сможет приносить пользу, приглядывая за своей сводной сестрой.
Не приходится сомневаться, что нотч испытывала злорадное удовольствие, наблюдая, как дочь ненавистной фаранги-рани обихаживает ее собственного отпрыска, но Каири-Баи нашла неожиданную отраду в новом чувстве ответственности. Отныне ее дни наполнились смыслом, ибо последний ребенок Джану был болезненным и капризным крохотным существом, а приставленные к нему служанки были только рады переложить на кого-нибудь свои обязанности, даже если речь шла всего лишь о шестилетней девочке. Каири-Баи посвящала все свое время возне с подопечной, и нет ничего удивительного, что с течением лет Шушила стала видеть в ней не столько старшую сестру, сколько няню, товарища по играм и рабыню одновременно.
Каири действительно была для нее и тем, и другим, и третьим, но наградой ей стала любовь. Да, любовь эгоистичная, навязчивая, требовательная, но все же любовь, которой она не знала доселе. Бедная фаранги-рани умерла слишком рано, чтобы сохраниться у нее в памяти, и, хотя Ашок хорошо относился к ней, а Сита неизменно выказывала нежное сочувствие и понимание, Джули всегда знала, что эти двое любят лишь друг друга, тогда как Шушила не только любила ее, но и нуждалась в ней. Сознание своей нужности стало для Джули настолько приятным переживанием, что она нимало не сожалела о необходимости проводить многие часы за делами, которые на нее сваливали приставленные к девочке служанки.
Имей Каири-Баи полную свободу действий, возможно, она сумела бы вырастить из своей маленькой сестренки относительно здоровую и уравновешенную женщину. Но она была слишком мала и неопытна и не могла оградить свою подопечную от пагубного влияния обитательниц занана, которые в своем стремлении снискать благосклонность Джану-рани носились с маленькой Шушилой, наперебой лаская и балуя ребенка.
Отношение самой нотч к дочери целиком и полностью зависело от ее настроения. А поскольку оно всегда было непредсказуемым, маленькая Шушила никогда не знала, встретят ли ее умильными нежностями или грубым шлепком. В результате у девочки развилось болезненное чувство неуверенности, которое усугублялось тем, что она обожала свою мать даже больше, чем боялась, и остро нуждалась в материнской любви, так что небрежные ласки не возмещали ее страданий в тех случаях, когда она была отвергнута. Именно поэтому она в конце концов прониклась страстной привязанностью ко всему, что казалось безопасным и хорошо знакомым: к дарующим уединение и защиту стенам занана, к лицам и голосам людей, населяющих ее маленький мирок, к рутине обыденной жизни. Шушила не питала никакого интереса ко всему, что находится за пределами занана или в мире, лежащем за стенами Дворца ветров, и не имела ни малейшего желания выходить туда.
Каири, наблюдавшая за взрослением сестры, видела все это и обладала достаточной проницательностью, чтобы понять причины происходящего, хотя сама Шушила не смогла бы внятно объяснить свое поведение, даже если бы вдруг осознала природу движущих ею мотивов. Она не имела склонности анализировать свои чувства, но, как многие женщины, всецело сосредоточивалась на них и из-за этого становилась истеричной и эгоистичной. Одна лишь Каири-Баи, умудренная горьким опытом, со временем поняла, что головные боли и нервные припадки младшей сестры, всегда вызывавшие страшный переполох в занане, по большей части воображаемые и всегда вызваны самовнушением и что эти боли, а также боязнь всего неизвестного и своевольное обращение со служанками и самыми бесправными, самыми безответными обитательницами занана, являются своего рода местью за равнодушие, выказываемое девочке обворожительной и самовластной матерью.