– Садись, юмористка. – С этого момента мы перешли на «ты» и стали почти друзьями.
Гребет юноша сильно, уверенно. Сразу видно, спортсмен. Пруд, по которому мы плывем, подернут ряской, над её зеленью ярко желтеют кувшинки.
– Тебя как зовут? – спрашивает юноша и ловко выдергивает из воды цветок. – Это тебе, Ира.
Это был первый цветок из тех, что стал дарить мне Яша. Мне двадцать три, ему двадцать два. Он студент института физкультуры и спорта, кандидат в мастера по гребле.
Яша гребет и гребет, я сижу на корме, и мне из-за его широкой спины не видать, куда он правит. Донаправлялся: я слетела с банки прямо ему под ноги, он опрокинулся назад, весла задрались в небо. Несмотря на то, что я разбила губу, получила ссадину на щеке, мне было весело. Дура? Да, я такая.
Лодка наша уперлась носом в небольшой островок, а на нем беседка. Странно как-то. Кто такое придумал?
– Ты ушиблась? – спрашивает Яша, пытаясь веслом оттолкнуть лодку от берега.
– Да что ты! Тут же везде пуховые подушки! – А сама утираю кровь с губы. – Куда ты собрался плыть дальше? Дай прийти в себя, вон и беседка как раз.
Яша послушал меня. Он перешагнул борт и затянул лодку на берег. Я сижу и жду, подаст ли он мне руку. Подал и даже перенес меня на твердую землю. Потом мы сидели в беседке, и Яша, как мог, ухаживал за мной и моими ранами. Вьюн, что рос по стенкам беседки, скрыл от любопытных глаз то, что там произошло. Произошло как-то естественно и для меня очень приятно.
– Я греблей начал заниматься в армии, – рассказывал Яша мне уже на берегу, стоя у ларька, где мы купили пирожки. – Там получил первый разряд. Выступал на соревнованиях за «Динамо».
– Ты где служил? – Я вспомнила слова Родиона о том, что в колонии их охраняли солдаты войск МВД.
– О! – важно начал Яша. – Я служил в полку МВД при Гохране. В Москве. Сопровождали особо ценные и важные грузы.
О Гохране я раньше не слышала и потому опять съязвила:
– Особо важные грузы – это заключенные?
– Гохран – это государственное учреждение по хранению драгоценных металлов, алмазов, сапфиров и других ценностей, составляющих золотой запас государства.
Потом мы просто гуляли по парку, вышли к заливу. Небо чистое, ни облачка, вода спокойная, даже ряби нет. Лодки рыбаков замерли, над ними кружатся чайки. Сели на валун, от его шероховатой поверхности идет тепло, а Яша мне говорит:
– Надо что-нибудь подстелить. Это тепло обманчиво. Женщинам надо беречь органы малого таза от охлаждения.
– Ты студент-спортсмен или студент-врач?
– Опять ты шутишь, а нам, к твоему сведению, и основы медицины преподают.
Скушав по три пирожка и выпив по стаканчику чая, Яша и я пошли к выходу из парка через Третий Елагин мост.
– Мне надо в центр, а тебе куда?
«Он что, не хочет проводить меня после всего, что было?» – так подумала я.
– Не беспокойся, я сама доберусь.
– Ты неправильно меня поняла. Просто отсюда трудно добираться до центра.
Яша все же проводил меня. На этот раз я пожалела, что никто из моих подружек по общежитию не глядел в окно.
– Ты тут живешь? – спросил Яша.
Вижу, он мнется, хочет меня поцеловать. Совсем мальчишка. Мой поцелуй был коротким, но жарким.
– Мы встретимся ещё? – тихо спросил он.
– Я свободна в среду. Хочешь, приезжай сюда часам к двенадцати. – Опять он в смущении. – Не хочешь?
– У меня занятия в институте до трех, а потом тренировка. Давай вечером в кино пойдем?
Честно говоря, с меня было достаточно походов в кино с Артемом, но этому мальчику отказать не смогла.
– Кино так кино. Где и в котором часу?
«Сейчас он назовет "Колизей" или "Баррикаду"». Но он назвал другое место.
– Дом культуры работников связи знаешь?
Такого я не знала и честно призналась в этом.
Договорились встретиться на Исаакиевской площади у собора.
– Я буду тебя ждать у портика, где написано: «Храм мой храмом молитвы наречется».
– Ты верующий?
– Я комсомолец, просто люблю историю.
Мы расстались. Яша уходил медленно, как бы нехотя.
«Неужели, – подумала я, – он влюбился в меня?» Он младше на год, а по поведению совсем мальчик. Почему-то вспомнила учителя истории. Сколько мне было лет, когда он, мягко говоря, сделал меня женщиной? Потом был начальник стройтреста, потом… Зачем вспоминать? Свежий ночной воздух, прогулка в парке сделали свое дело, спала я крепко, без сновидений.
Утро понедельника началось с истерики Клеопатры.
– Вы всю дорогу смеётесь надо мной, – плача, всхлипывая и размазывая тушь по щекам, говорила она. – В ваших глазах я распутница и пьяница. А я пятый ребенок в семье. Меня с семи лет мать к корове поставила. Подергайте титьки в шесть утра, когда спать хочется. А папаша ко мне начал приставить, когда мне было двенадцать. – Зачем она такое об отце рассказывает? Это уголовщина. – Говорил, если матке скажешь, прибью. Я из дома убежала, школы не закончив. Знаете, как жить у чужих людей? Это так же, как у Горького. – Она и Горького читала! Мне стало жалко Клеопатру.
– Не плачь, Клёпа.
А она пуще плачет.
– Ты первая, кто меня так назвал тут, в этом чертовом городе. Мама меня так звала.
– Перестань плакать! – строго продолжаю я, и она перестала.
Мы молча стали собираться на работу.
«Да, – думала я, – тяжело жить девушкам из провинции. В нашем общежитии в основном живут такие, из близлежащих сел и деревень. Одна я приехала в Ленинград издалека. У меня море теплое, жаркое лето. А что тут? Я живо представила местные деревни. Дома серые, дорог нет, весной и осенью не проехать – такая грязь. Зимой снегом завалит так, что живут они, как полярники на льдине.
На завод едем вместе. Там разойдемся по своим цехам и встретимся уже вечером в общежитии. Я поговорить с ними не сумею. Мне после работы ехать к черту на кулички, во ВТУЗ. Ходатайство высохло, но отливало жиром. Откажут, не расстроюсь. Сама буду поступать в ЛГУ.
Серое здание на улице Комсомола я нашла быстро, а найти, куда мне сдать свою бумажку, оказалось трудно. В самом конце длинного и темного коридора я нашла дверь с надписью «Приемная комиссия». Стучу, никакого ответа. Стучу сильнее.
– Ты головой попробуй, – это женский голос за моей спиной. – Не видишь, написано: «Прием документов с 10.00 до 16.00».
– А я так понимаю, что ВТУЗ для рабочей, – на последнем слоге я сделала ударение, – молодежи. Если Вам неизвестно, то я скажу: мы, рабочие, – опять усиливаю тон, – заканчиваем работу в шестнадцать пятнадцать.