— А если их в наш мир отправить? — спросил я. — Хотя бы
детей? Ну зачем им тут страдать?
— Почему страдать? — возмутилась Василиса. — Тут родители,
они их любят. Тут никаких войн, никаких бандитов, никто никого не убивает. Все
сыты, одеты. Да и нельзя им уже к нам.
— Почему?
— Ломка начинается, — разъяснила Василиса.
— Слушай, соседка, — спросил я, помолчав. — Ты к нам не
занесешь эти грибки?
— Не беспокойся, они в нашем мире не выживают, — невозмутимо
ответила Василиса. — Проверено.
— А если окультурить?
Она непонимающе посмотрела на меня. Потом засмеялась. Резко
оборвала смех.
— Нет, сосед. Не стоит. Знаешь, что это такое, когда человек
рубил дрова, попал себе по руке, рассмеялся и сел смотреть, как кровь вытекает?
— Не знаю.
— А я — знаю.
— Извини. — Мне стало немного стыдно. — Шутки у меня бывают
дурацкие.
— Да я заметила. Варенья?
Я отказался. Встал, прошелся по комнате, посмотрел в окна.
Со стороны Харькова это был второй этаж здания, стоящего где-то на тихой и,
несмотря на позднюю осень, все еще зеленой и солнечной улочке. Мимо шли легко
одетые люди. В километре, на крыше высокого, сталинской архитектуры здания,
торчали антенны — чуть ли не телевизионный ретранслятор. Симпатичный город… я
подумал, что однажды стоит сюда прийти, поесть пельменей, выпить горилки.
Конечно, если найдется кафе или ресторан поблизости — моя связь с башней была
напряжена. Я, наверное, мог отойти еще на километр. Или на два… три… И не более
того.
В другом окне пейзаж был совсем не столь идиллический.
Низкие серые тучи, сквозь которые едва проглядывает солнце, заснеженная
равнина, по которой ветер гнал колючую ледяную пыль.
— Там у дверей — центнера два фруктов намороженных лежит. Я
заместо морозилки этот мир использую, — сказала Василиса. — Зимой, конечно. Но
тут зима — девять месяцев.
— Север?
— Нет, не север. Говорят, что экватор. Это по вееру очень далекий
мир. Мне кажется, тут дело даже не в Земле. Тут само солнце плохо греет. — Она
помолчала и добавила: — Да, еще тут нет Луны.
— Как тебя сюда занесло? — неосторожно брякнул я.
— Жить мне не хотелось, Кирилл, — сказала Василиса, подходя
ко мне. Не пытаясь разжалобить, всего лишь информируя. — Я мужа любила. А уж
когда дети забыли…
Она замолчала.
— Прости. — Я неловко пожал плечами. — Не подумал. Мне очень
жаль. Я неженатый, да и с девушкой своей недавно поссорился… мне было легче.
Родители только… но они у меня люди вполне самодостаточные. Очень тяжело было?
— По первости — да, — ответила она, не рисуясь. — Но время
лечит. Опять же — дети живы-здоровы, выросли уже…
Я повернулся, посмотрел на нее — и был немедленно заключен в
крепкие объятия. Поцелуй кузнечихи (в данной ситуации лучше неправильное слово,
чем поцелуй кузнеца!) оказался на удивление мягким, страстным и приятным.
Но уже через секунду Василиса оторвалась от меня. Вздохнула:
— Извини, Кирилл. Молодой ты… не хочу тебе голову морочить.
Будем друзьями, сосед?
Ситуация, честно говоря, была идиотская. Я прекрасно видел,
что скучающей Василисе банально хочется секса. И не с улыбчивым идиотом из
поселка в Нирване, а с кем-нибудь из функционалов.
Честно говоря, мне хотелось того же. Секса. Без
обязательств. С красивой, пускай и необычной женщиной. Никогда раньше мне не
приходилось заниматься любовью с женщиной крупнее и сильнее себя, но это только
возбуждало.
И в то же время я чувствовал: в чем-то она права. Не стоит.
Сейчас — когда я только-только нахожу себя в новой роли — не стоит. Из наших
отношений не получится легкой интрижки, мы попытаемся придать им серьезность.
Василиса неизбежно начнет главенствовать. Меня это не устроит. Мы расстанемся —
но вовсе не друзьями.
А вот если сейчас избежать этого случайного и ненужного
романа…
— Ты права, — сказал я. — Будем друзьями. Слушай, а ты море
любишь?
Василиса только усмехнулась.
— У меня выход на Землю-семнадцать, — пояснил я. — Приходи,
когда захочешь искупаться и позагорать.
— Это спасибо, Кирилл, — серьезно сказала она. — Это хорошо.
Ах, какой ты молодец!
Я был удостоен еще одного поцелуя, но на этот раз не
страстного, а благодарного.
— Приходи, — повторил я смущенно. — А сейчас пойду, ладно?
Меня звали на вечеринку в Кимгим.
— Ух ты! — Василиса задумалась. — От твоей функции до места
вечеринки далеко?
— Километров пять.
— Отпадает. От меня до тебя по прямой семь километров. Я
могу удаляться от кузни на девять. Но к тебе я загляну.
— Обязательно!
Между нами повисла та неловкая пауза, которая неизбежно
возникает между мужчиной и женщиной, собравшимися было заняться сексом — и
передумавшими. У меня такая беда случалась лишь раз в жизни, но я прекрасно
понимал, что тянуть в таком случае не следует. Надо быстренько расстаться —
тогда есть шанс сохранить хорошие отношения.
— У меня дела, — неискренне сказала Василиса. — Да и ты
спешишь, наверное. Назад пойдешь через поселок?
Я пожал плечами.
— Если не сложно… подсобишь немного? Давно собиралась убогим
одежонки подбросить.
— Какой разговор! Конечно, помогу.
16
Не знаю, как для кого, а для меня в любой благотворительной
акции есть момент личной неловкости. Бросаешь ли ты мелочь в чехол из-под
гитары, на которой в подземном переходе молодой парень наигрывает чужие
мелодии; кладешь ли мелкую купюру в дрожащую руку бабуси-нищенки или относишь в
церковь свои старые шмотки «для бедных» — всегда чувствуешь себя виноватым.
Тем, что богаче? Не всегда нищий, скорбно стоящий у
магазина, зарабатывает меньше тебя. Тем, что удачливее? Но удача такая
непостоянная дама, а твоя благотворительность ничуть не гарантирует ответной —
если беда придет к тебе.
Тут, наверное, принципиален сам момент попрошайничества — и
его одобрения. Недаром Киса Воробьянинов до последнего отказывался
нищенствовать, кричал, что не протянет руки, а сломленный напором Остапа
Бендера в конце концов дошел до убийства. Принуждение к нищенству не менее
отвратительно, чем принуждение к проституции. А каждая брошенная в кружку
монета — это отчасти поощрение нищенства.
Недаром известная мудрость призывает давать человеку не
рыбу, а сети для ловли этой рыбы.