Сердце глухо стучало в груди Павлина: час пробил, час пробил, час пробил. Верно, час пробил, и неожиданно он не смог произнести ни слова. Он слышал монотонное гудение мухи, но уже в следующий миг Домициан резко выбросил руку. Гудение тотчас стихло, хотя крошечные крылья еще несколько мгновений подрагивали в императорской ладони. Домициан криво улыбнулся.
— Мухи меня больше не интересуют, — заявил он, обращаясь к Павлину. — За людьми наблюдать гораздо увлекательнее.
— Цезарь? — подал голос Павлин.
— Да? — Домициан ленивым жестом прихлопнул муху.
— По-моему, кто-то очень хочет вас видеть, — произнес Павлин, и слова дались ему на удивление легко.
— Не раньше пятого часа. Тебе известен мой приказ.
— Она говорит, она, что вы должны ее принять.
— И кто же это?
— Афина, цезарь.
Казалось, тишина пошла кругами, как будто в нее бросили камень.
— Афина?
Неужели голос его дрогнул? Домициан застыл на месте, повернувшись лицом в угол. С императорских плеч ниспадала пурпурная мантия, свет факелов подчеркивал редеющие волосы.
— Ты раздел ее? Проверил, нет ли у нее при себе кинжала?
— Да, господин и бог, проверил.
— Она прятала лицо от стыда? — Домициан поднял руку, прежде чем Павлин мог ответить ему. — О нет, это не в ее духе. Пока стражники ощупывали ее, она просто смотрела перед собой. Как будто ей все равно. Как Юлия, когда она отказалась от пищи. Пусть боги сгноят ее.
— Сгноят… кого, цезарь?
Домициан обернулся.
— Пусть войдет.
С этими словами он уселся на ложе. Одна рука тотчас скользнула под подушку, где у него — Павлин это точно знал — хранился кинжал.
— Осторожнее, — шепнул Павлин на ухо Тее, впуская ее в императорские покои. Слово предостережения прозвучало скорее как выдох. Тея даже не моргнула глазом. Она встала в дверном проеме — волосы распущены по плечам, на лице каменная маска. Впрочем, в глазах застыла настороженность.
— Афина, — голос Домициана был исполнен едва ли не теплотой. — Ты неплохо выглядишь. Я бы даже сказал, пышешь здоровьем. Крепкая мать крепких гладиаторов. Пришла ко мне просить за своего сына?
— Да, цезарь.
— А почему именно сегодня? Или ты рассчитывала на мое снисхождение, в надежде, что я дарую его тебе прежде, чем, согласно предсказанию астролога, пробьет мой смертный час?
— Да, цезарь.
— Практичные вы люди, евреи.
— Какие есть, цезарь.
Домициан с силой стукнул себя кулаком по колену. Павлин поморщился. Он помнил, как Домициан сыпал шутками перед лицом мятежных легионов или раскрашенных синей краской хаттов, но сегодня перед ним стояли лишь рок… и Тея.
— От тебя лишнего слова не добьешься, — заметил Домициан, в упор глядя на гостью. — Нет, я серьезно. С каким удовольствием я бы оторвал тебе голову, лишь бы только наконец узнать, что там внутри, — он поманил ее к себе. — Впрочем, я и так знаю, что я там найду.
— И что же ты найдешь, цезарь? — спросила Тея, входя в императорскую опочивальню.
— Ничего, — ответил Домициан и пробежал пальцами по кончикам ее волос. — Дым и песню.
— Цезарь, — Тея сделала шаг ему навстречу и прижалась щекой к его руке. — Я прошу тебя.
— Пощадить твоего сына? Но с какой стати?
— Потому что он еще ребенок.
— Помнится, у вас, евреев, есть поговорка, мол, грехи отца ложатся на плечи его детей.
Павлин открыл рот, но так ничего и не сказал. Ничто, ничто не могло помешать поединку, что сейчас происходил на его глазах.
Тея протянула руки.
— Я прошу твоей милости, Домициан.
Император наклонил голову.
— Скажи, тебе было больно видеть, как он сражается на арене Колизея?
— Ты сам знаешь, что больно, — ответила Тея и вновь прижалась щекой к императорской руке. — И я предлагаю себя взамен. Прошу тебя, бери меня, если хочешь, но только отпусти Викса.
— Ты самая обыкновенная еврейская певичка. С чего ты взяла, будто нужна мне?
— Потому что знаю, что нужна.
— Будь ты проклята! — Домициан вырвал руку и отвернулся. — Будь ты проклята, ты, еврейская певичка, но ты единственная, кто имеет наглость мне перечить. Единственная, кто…
Голос императора на мгновение дрогнул, и Павлин увидел, как блеснули глаза Теи. Она сделала шаг вперед и как бы невзначай провела рукой по краю императорского ложа.
— В любом случае, зачем тебе понадобился Викс? — спросила она. — Какая тебе от него польза? Ты ведь не любишь детей, а уж что касается его, так он ведь просто чудовище!
— Это верно, — согласился Домициан. — Он мой?
Тея покраснела.
— Ты сам знаешь, что нет. Он слишком взрослый, чтобы быть твоим сыном.
— Знаю. — Домициан задумчиво посмотрел на потолок. — В принципе, это даже к лучшему. У бога не может быть сыновей. Сам Юпитер убил ребенка Метилы, когда узнал, что тот затмит его своим величием. Но Викс…
— Что?
Домициан пожал плечами.
— Он развлекает меня, поднимает мне настроение.
— Когда-то я делала то же самое. — Тея сделала еще один шаг вперед. — Разве не так?
Домициан протянул руку к ее щеке. Однако на этот раз он намотал ее волосы себе на кулак и вынудил ее опуститься на колени.
— Боишься меня? — спросил он, и впервые Павлин заметил в его глазах страх. — Ты боишься меня, Афина, признавайся. Прошу тебя, произнеси это вслух…
И она произнесла:
— Да.
Лепида
От дома Марка до императорского дворца рукой подать, но я добиралась туда почти час. На какой-то улице перевернулась телега, и на протяжении нескольких кварталов на дороге образовался затор. Затем еще какое-то время мне пришлось уламывать стражника-преторианца, чтобы тот впустил меня во дворец. Пропуск во дворец мне купили заверения в том, будто мне известно о заговоре, плюс пригоршня сестерциев. Признаюсь честно, войдя внутрь, поначалу я была ошарашена. Дворец было не узнать: никаких посыльных, никаких придворных, никаких клевретов, суетливо спешащих туда-сюда по мраморным залам, шурша шелковыми одеждами и оставляя за собой шлейф благовоний. Сегодня же меня встретили лишь горстка испуганных рабов и толпы стражников.
— О, достопочтенная Лепида! — окликнул меня любимец Колизея Викс и бесцеремонно схватил за локоть. — А мы тебя искали. Я и префект Павлин.
— Ты знал, что я приду сюда?
— Нас предупредили. Давай, я отведу тебя к императору. Он совершенно свихнулся, и может, ты сумеешь его успокоить.