НяпиZдинг Сэнсэе - читать онлайн книгу. Автор: Макс Фрай cтр.№ 23

Потому что я и есть дурацкое сердце человечества, безнадёжно отставшее от остального организма. Застрявшее в пяти примерно годах, в панамке какой-нибудь на бессмысленной башке, стоит, вертит головой – эй, ты где? Я же тут!

И как же вам повезло, что я умею писать.

На самом деле нас таких у тебя, уважаемое человечество, много. Так что вряд ли ты от нас убежишь достаточно далеко, чтобы можно было спокойно продолжать грести под себя корм, обижать слабых и предаваться общественно одобряемому унынию. То есть, совершенно не сомневаюсь, что именно этому ты себя и посвятишь, но «спокойно» – вот уж фиг. Потому что сердце твое, дорогое мое человечество, занято в этот момент совершенно иными делами. И при этом оно, заметь, остается твоим.

В этом, строго говоря, и состоит благословление в единственной доступной мне на сегодняшний день форме. А там – поглядим. Как пойдёт.

* * *

Один из кардинальных ужасов моей жизни – эти ваши анекдоты, построенные на как бы общеизвестных аксиомах, которые кажутся мне не просто неочевидными, но абсурдными.

Вот например анекдоты про тёщу. Мне как было в детстве непонятно, почему надо смеяться при описании конфликтов каких-то странных людей с матерями их жён, так и до сих пор, честно говоря, не въезжаю. Конфликт – это вообще не смешно, а неприятно. А все женщины-чьи-нибудь-тёщи, встречавшиеся мне в жизни, были очень клёвые. Начиная с моей бабушки Нади, которая навещала в военном госпитале своего раненого мужа и так понравилась его соседу по палате, что тот твердо решил жениться на одной из её дочерей, чтобы стать членом семьи, где все называют друг друга «любчик» и не просто называют, а действительно любят – надо же! Так бывает?!

Этот сосед по палате потом, двадцать лет спустя, будет иметь несчастье стать моим отцом. Но это не очень страшно, всё остальное у него в жизни сложилось неплохо.

…Тёща – лучший трофей, который мой папа, осиротевший младенцем в Гражданскую, добыл на Второй Мировой. Еще были какие-то китайские сервизы и платья из крепдешина для жены и все той же тёщи, но они прошли, как с белых яблонь дым. И бабушка Надя прошла, и обе её дочки, и папа потом тоже прошёл.

Таков круговорот людей в природе.

А с белых яблонь дым у нас как раз вот прямо сейчас. Кроме него имеют место с белых каштанов дым, с белой сирени дым, и с белой черёмухи дым. Все они, надо понимать, тоже очень скоро пройдут, как трофейные крепдешиновые платья. Но нам плевать, мы живем одним днём. И сегодняшний, к примеру, был так хорош, что даже если оказался бы последним, то и не жалко совсем.

Но он совершенно точно не последний. Мы проверяли.

«Мы проверяли» – это не то чтобы шутка. У меня вообще довольно хреново с этим вашим юмором. Правда, многие люди смеются, когда читают, что я пишу. И даже когда говорю вслух о чем-то скучном типа погоды, они смеются все равно. Но это не юмор, это гипноз. Чтобы парализовать жертву, а потом съесть. Но я никого не ем, потому что не люблю готовить, так что читатели в безопасности. И слушатели тоже.

Так вот, что касается непоследнего дня.

Штука в том, что иногда человек может развернуться лицом к будущему и увидеть там разные вещи. Некоторые видят апокалипсис и за это их записывают в пророки. А я вижу только длинную сияющую дорогу, белую и дымную, как яблоневый цвет, из которого состоит всё.

Всё, кроме анекдотов про тёщу и еще про мужа-из-командировки. Потому что они состоят из внутричерепного говна. Зато детские анекдоты про грузина-жопарезина и котёнка Трусики священны, они – чистый дзен.

Мой папа, кстати, часто просил меня рассказывать дворовые анекдоты (которые про котёнка Трусики как раз) и страшно ржал. Он не знал слова «дзен», но был неплохим практиком. В отличие от нас, знающиё многие слова и трындящих их всуе.

В промежутках между анекдотами про тёщу.

Хуже анекдотов про тёщу только эти ваши праздники, потому что они позволяют не думать о важных вещах триста шестьдесят четыре дня в году. Разик отстрелялись, и хватит.

А вот не хватит, ни фига. Каждый день надо вмещать в себя весь мир – с войной, чумой, мором, гладом, яблоневым дымом, черёмуховыми холодами, душистыми майскими ночами, необходимостью защищать своих живых и провожать своих мёртвых, с этой невыразимой бесконечной любовью, данной нам если не в ощущениях, то хотя бы в крепдешиновых платьях и ванильных сухариках, которые мы не едим в самый голодный день, а кладем в карман и несём кому-нибудь – угостить.

Потому что тот, кто вмещает в себя весь мир и ванильный сухарик в придачу, никогда не пройдёт насовсем.

* * *

Один человек занимался осознанными сновидениями. Занимался долго и упорно, предположим, тридцать лет и три года. Преуспел, научился всем премудростям, отрастил себе тело сновидения, толстое, розовое и красивое.

После чего человек стал бегать по изводившим его всю жизнь кошмарам, крутить им сочные кукиши и дразниться: «бе-бе-бе!»

Другой человек тоже занимался осознанными сновидениями, долго и упорно, тридцать лет и три года. Научившись же всему, чему следует, в одном из осознанных сновидений устроил себе отличную спальню, притащил подушку с одеялом, каждый день засыпал туда, а уж там дрых себе в своё удовольствие, просто так.

* * *

Одно из самых сильных (часто неосознанных) желаний современного человека – оказаться в ситуации, когда он ничего не может испортить. Никакими своими действиями.

Почти недостижимое в рамках текущей культуры ощущение. Пение пьяным хором, секс в наручниках и вхождение во вдохновенный поток – вот первые пришедшие в голову варианты. Наверное есть ещё, но их немного.

* * *

Окружение – влияет. И изменяет нас, хотим мы того или нет.

Штука даже не в том, что трудно жить среди алкоголиков и сохранять трезвость. Или, скажем, соблюдать строгую диету в окружении обжор. Штука не в том, что нам станут дружно говорить, как надо жить и какое мнение иметь по всякому вопросу, и мы тут же послушаемся, как глупые дураки.

Окружение изменяет нас на более тонком и глубоком уровне. Постепенно и незаметно.

Есть, конечно, люди с повышенной сопротивляемостью среде. Я как раз из их числа, очень хорошо знаю, как всё происходит, и могу сказать: на то, чтобы не поддаться влиянию – не только и не столько социальному, а вот этому глубинному, незаметному – уходит хренова прорва сил. Так много, что некоторые из нас ложатся и умирают молодыми, а некоторые просто больше ничего не делают, и не потому что не хотят, а потому что действительно не могут. Это – ну как сдерживать всем телом напор воды из трубы, которую вы прикрыли собой, и одновременно вышивать бисером. И не пять минут напоказ, а годами.

В юности у меня не было сил почти ни на что. Даже заварить чай или переодеться – это было огромное, очень нежелательное, вынужденное напряжение. Силы были только на те занятия, которые сами приносили силу – искусство, например. Или прогулки. Но это, как понимаем мы, подключение внешнего ресурса, а не задействование собственного.