Агафонкин и Время - читать онлайн книгу. Автор: Олег Радзинский cтр.№ 29

– Володя… – Агафонкин много раз зарекался, что не будет комментировать письма Отправителя. Он подумал, что по возвращении потребует от Отправителя аргументировать свои требования к ребенку Путину так, чтобы у того не возникало вопросов, требующих его, агафонкинского, вмешательства. Он знал, что Отправитель улыбнется – обаятельно, широко, задушевно – и пообещает впредь так и делать. Но делать ничего не станет. – Володя, – повторил Агафонкин, – мы с тобой много раз об этом беседовали. Мы тебя для чего готовим? Забыл?

– Для подвига, – тихо сказал Путин. Он стал еще бледнее, чем обычно.

“Может, плюнуть, отказаться от этой Доставки? – в который раз прикидывал Агафонкин, думая, как он скажет это Отправителю. – Ну, что он сделает? Не станет же он, в самом деле…”

“Станет”, – вздохнул Агафонкин. Он вспомнил первый разговор с Отправителем.

Агафонкин чувствовал, что утро. Не раннее, а так, посередине. Видеть свет он не мог: плотная ткань мешка, натянутого на голову, продолжала ночь, всегдашнюю ночь Тропы.

В туннеле не бывает другого времени суток – стоит тьма, лишь тени Событий проносятся по сторонам от Наблюдателя. Если, конечно, присматриваться.

Хотя в туннеле, из которого он попал туда, где сейчас находился, не было и теней.

Агафонкин сидел с мешком на голове, привязанный к стулу, и пытался понять, сколько людей в комнате. Люди говорили шепотом, и слова их, хотя и различимые, не позволяли составить точного мнения ни о месте, ни о времени.

Кое-что он, однако, знал: по хамскому тембру голосов можно было определенно сказать, что он находился в современной России. По отрывистости фраз – что люди вокруг служивые. По волнению в комнате – что ждали начальство.

“Подождем, – решил Агафонкин. – Мне спешить некуда”. Он знал, что где бы он сейчас ни был, это лучше, чем там, где были Гог и Магог.

Тишина наступила раньше, чем открылась дверь. Агафонкин почувствовал, как все подтянулись, сковали взгляды, сцепили челюсти. Дверь закрылась, шорох отодвигаемых стульев, тишина. Ожидание. Готовность исполнять.

Его рассматривали. Что пришедший мог видеть через мешок? Наверное, что-то видел. Агафонкин молчал, понимая: чем минимальнее его реакция на происходящее, тем труднее захватившим его людям понять, что он чувствует, чего опасается, чего страшится.

А чего ему страшиться? Он – бессмертен.

– Мешок снимите.

знакомый голос кто бы это мог быть?

Шепот, возражения, уговоры.

Снова голос:

– Мешок снимите, сказал. Нам поговорить нужно.

Тишина. Снова шепот – консультируются.

К Агафонкину подошли. Постояли. Оттянули вверх дно мешка над головой и разрезали ножом.

Агафонкину стало легче дышать. Он с удовольствием пошире раскрыл глаза, наполняя их желтым электрическим светом.

Аккуратно, медленно мешок стянули до плеч.

Так он познакомился с Отправителем.

“Интересно, – думал Агафонкин, рассеянно перелистывая страницы подборки журнала “Пионер” за 1964 год, сообщавшие о триумфальной победе советской сборной на зимней Олимпиаде в Инсбруке. – Интересно, что Отправитель сказал бы маленькому Володе, доведись им встретиться? Когда между ними не письмо с инструкциями, как жить, и пропасть в пятьдесят лет, а лично, глядя в глаза?”

– Дядь Леш… – Путин потянул его за рукав, словно чувствовал, что Агафонкин был далеко. Он подождал, удостоверился, что Агафонкин не только на него смотрит, но и слышит его. – Дядь Леш, я на подвиг – готов, – заверил Володя. – Но при чем тут баян?

Алина Горелова всю жизнь жила в комнате, где жила. Когда-то ее комната была одной из трех в просторной квартире на Чистых прудах, принадлежавшей их семье, и маленькая Алина бегала по залитому густо-лиловой тьмой коридору, радуя своей беготней отца-генерала и мать-партработницу. Когда включали большую, похожую на пальмовый лист, лампу с желтым абажуром, стоящую на застеленном чем-то бархатно-зелено-рубчатом столике между входной дверью и шкафом с книгами, старые обои коридора оживали, и скачущие по ним всадники подкрашивались тенями предметов коридорного обихода и скоплениями мушиных следов. Впереди всех скакал всадник в шлеме. Алина собиралась выйти за него замуж, когда вырастет.

Отец умер сразу после войны; не будучи ни ранен, ни контужен – он провел войну далеко от передовой, отвечая за снабжение фронта, но вот умер и все. Отец был сравнительно не стар и его не тронули в 37-м, несмотря на дружбу с Якиром. Что спасло – он и сам не знал.

После смерти отца Гореловых уплотнили: в комнате, где раньше был отцовский кабинет с зеленого сукна столом и тремя книжными шкафами, поселилась семья с маленьким ребенком, плакавшим день и ночь о своем детском горе. Алине было странно находить в их ванной чужие полотенца и замоченную в тазике для стирки чужую одежду или оставленную на их кухне чужую посуду.

Она привыкла к этой новой совместной жизни, и время в квартире продолжало течь, капая часами и днями в бездонную бочку прожитого: кап-кап, кап-кап. Алине хотелось знать, куда уходит время, что становится с плачем соседского ребенка, с кипением чайника на плите, с играми теней под потолком – куда исчезает то, что исчезает, и исчезает ли оно навсегда? Она думала, что все это хранится где-то в темном месте, как мама хранила игрушки для елки, доставая их из большой, обклеенной красным бархатом коробки раз в год, и Алина ждала, когда придет время – достать ушедшее. Она не задумывалась над тем, кто это сделает, но верила, что однажды прошедшее вернется и можно будет заново пережить сладкий холод мороженого, съеденного в Парке культуры год назад, или радость от теплого летнего дождя в прошлом августе.

Будучи уже взрослой, Алина все же надеялась, что наступит час, когда жених в шлеме с острым шишаком сойдет с потрескавшихся обоев в темный коридор квартиры, где ей оставили одну комнату – ее детскую, подхватит Алину, посадит на побуревшего от времени и грязи обойного коня, и они ускачут в незнамо куда от соседей, Москвы 50-х, мелких ролей в Театре оперетты и нечастых романов с женатыми на ком-то другом мужчинами.

Жизнь Алины проходила в ожидании возвращения прошедшего и наступлении обойного счастья. Прошлое должно было стать будущим, оттого что настоящее будущим не становилось никак. Она часто думала, почему так, беззвучно плача по ночам в комнате, где жила с детства.

Ах, если б только Алина могла расспросить об этом Агафонкина, лежавшего в данный момент на ее кровати в этой самой комнате и также размышлявшего о прошлом и будущем. Хотя скорее Агафонкин размышлял о каузальности. В его мире каузальности, то бишь причинной связи событий во времени, при которой событие в ранее происшедшем (причина) определяет последующее (следствие), такой детерминистской картине в Мире Агафонкина не было места. Чашка в Событии Б разбивалась не от того, что ее столкнули со стола в Событии А, а потому просто, что Событие Б было таковым. Ведь Событие Б существовало не после События А, а одновременно с ним. Все эти Лапласы и Спинозы, приверженцы механистического детерминизма, руководствовавшиеся чисто повседневной, интуитивной картиной мира, просто не знали того, что было известно Агафонкину. Хотя сейчас он не был уверен в своей правоте.