Свободная любовь. Очарование греха - читать онлайн книгу. Автор: Якоб Вассерман cтр.№ 48

Дарья пожала плечами и улыбнулась.

— Разве вы считаете, что это так важно?

— Очень, очень важно, — глухо ответила Рената, опустив глаза. — А Мириам? Неужели она в самом деле так ангельски-невинна, как кажется? Я этому не верю, я ничему не верю на свете.

Молча девушки возвратились в вагон. В купе они ехали впятером. Мириам сидела в углу у окна; напротив нее — Петер Грауман, глаза которого, неотступно устремленные на Ренату, парализовали ее волю и ее движения. «Неужели я никогда, никогда не встречу того, кто бы освободил меня?» — с тоской подумала она.

Анзельм Вандерер к баронессе Терке.

«Дорогая и многоуважаемая баронесса!

Только очутившись в Вене, я в полной мере почувствовал, как должен быть вам благодарен за вашу доброту и заботу. Внимание, которое вы проявили к моей судьбе, когда мне угрожала опасность окончательно погибнуть, стоит, конечно, неизмеримо выше всяких изъявлений благодарности. Надеюсь, что вы мне позволите время от времени давать вам отчет о моей жизни, рассказывать о моих мыслях и надеждах, как это было в несчастный период моей мюнхенской жизни, когда я сидел напротив вас и вы своим слегка ироническим тоном рассказывали мне поучительные истории из вашей жизни. Кто знает, что было бы со мною, если бы вам не вздумалось тогда, в апреле, написать мне те незабвенные строки, которые показали мне вас с новой, совсем неизвестной стороны. Это было поистине весеннее письмо, и оно принесло мне надежду. Я был так переполнен сознанием собственной вины, что уже и не помышлял о спасении. Мрачные тени прошлого всюду сопровождали меня, а в душе моей не было света, чтобы рассеять их. Но после вашего письма я вдруг понял, что дело еще вовсе не так плохо и что моя иссякшая воля может обновиться сознанием внутренней силы. Неужели уста, которые нужда заставила лгать, становятся совсем неспособными к правде? Теперь я вижу, что я не что иное, как мечтатель и один из тех людей, которые свою печаль любят больше, чем радость. А между тем здесь, в Вене, больше чем где бы то ни было беспричинно веселых людей. Нигде люди не гоняются так, как тут, за удовольствиями, и какое-нибудь маленькое газетное объявление способно вскружить голову целому городу. Но это красивый город, баронесса, и я люблю его, люблю ходить по Пратеру в осенний вечер, когда воздух чист, розовые облачка светятся сквозь темную зелень деревьев и отдаленные звуки музыки смешиваются с шумом проезжающих экипажей. Люблю живописные предместья с чисто выметенными ветром улицами и пряным запахом ближнего леса; все дома в них старые и одноэтажные и как будто спят; в окнах призрачно дрожит луч месяца. Перед каждой церковью здесь есть площадь с маленьким фонтаном, где непрерывно бьет струя свежей воды. Я могу бродить здесь целыми часами. В моей жизни есть только одна картина, которая производит на меня такое же сильное впечатление; но эта картина — в моем воспоминании. „Опять прошлое!“ — подумаете вы. Ах, помните ли вы тот осенний вечер, когда я сидел в вашем маленьком салоне и вдруг отворилась дверь… Об этой картине я говорю. Мне кажется, что только с той минуты началась моя жизнь…

До свиданья. Вспоминайте иногда обо мне.

Анзельм Вандерер».

«Дорогая баронесса! Тысячу раз благодарю вас за ваше письмо. Моя жизнь идет все по той же колее; я хочу сообщить вам только об одном событии, доставившем мне несколько бессонных ночей. Быть может, то, что мучает меня, не более чем призрак, и вы вправе смеяться надо мной. Я долго колебался, сообщать ли вам об этом, и в конце концов решил рассказать.

Один изобретательный человек, по имени Пьер Гриот, которого некоторые журналисты называют даже гениальным, открыл новое варьете. За один проведенный в нем вечер платят пятнадцать и двадцать гульденов, и, кроме того, на представление надо быть приглашенным, как на обед. Представления проходят в старом дворце одного князя, который покинул этот дом и живет в имении. В представлениях участвует женщина, некая Ренэ Лузиньян, о которой ходят такие странные слухи, что мне стало любопытно взглянуть на нее. Мне не хотелось тратиться на билет, но помог случай. Один коллега, работающий вместе со мной в фабричной лаборатории, достал себе пригласительную карточку, но не смог ею воспользоваться, так как обжег себе лицо при одном из опытов, и отдал билет мне.

Меня впустили в небольшую изящную залу, в которой было человек сто публики, мужчин и дам из высшего общества. Все четыре стены были совершенно ровными, нигде не было видно ни эстрады, ни свободного пространства, и казалось загадочным, где же будет происходить представление.

Вдруг двери бесшумно закрылись, и в зале стало темно. В то же время неслышно раздвинулась одна из стен, и я увидел в зеленовато-фиолетовом свете эстраду. Антрепренер во фраке вышел и вежливо раскланялся со своими гостями. Вглядевшись пристальнее в этого человека и услышав его голос, настолько характерный, что другого, похожего на него, нельзя встретить, я был в высшей степени изумлен. Помните, я вам рассказывал о некоем Петере Граумане, с которым познакомился в Констанце, и о том отвращении, какое питала к нему Рената. И вот этот Пьер Гриот оказался Петером Грауманом. Необъяснимая тревога овладела вдруг мной.

Первым номером был не лишенный остроумия выход клоуна. Задняя стена сцены представляла собой большое зеркало. Вышел клоун, изображая толстого бюргера, и его отражение в зеркале повторяло его движения. Он самодовольно рассмотрел себя, ведя немой разговор со своим двойником, но вдруг, когда он благодушно снял перед самим собой шляпу, изображение в зеркале отказалось подражать ему и преспокойно осталось в шляпе. Ужас, охвативший при этом клоуна, передался и зрителям. Отражение сделало движение рукой, и клоун, как загипнотизированный, повторил его. Между ними возникла своего рода борьба, кончившаяся тем, что клоун разбил стекло и в отчаянии бросился во тьму.

Затем мрак окутал всю сцену, и вдруг среди мрака загорелся огонь, похожий на костер, только от него не ощущалось тепла, и не было видно дыма. Тусклое красновато-желтое пламя пылало довольно долго, потом вдруг среди огня начала вырисовываться окутанная в черное голова с черными крыльями, вроде тех, что украшали древние щиты. Потом, как будто из волны, из ослабевающего огня появилась белая голая шея. Огонь опускался все ниже, точно одежда, и постепенно обнажил белые плечи, весь бюст, бедра и упал к самым ногам. Присутствующие, затаив дыхание, следили за этим зрелищем, и в зале было так тихо, что можно было бы услышать звук падающей иголки.

Белое, сверкающее тело расцветало из пламени, как какой-то сказочный цветок. Прекрасная девушка, кружившаяся в пленительном и откровенном танце, казалась обнаженной. Лишь приглядевшись, можно было заметить, что все ее тело было окутано тончайшей, почти невидимой для глаз струящейся материей. Девушка манила к себе и без капли стеснения демонстрировала собравшимся свои восхитительные формы. По мере того как я смотрел, голова у меня начинала кружиться, в горле пересыхало, потому что я знал это тело, баронесса, мне казалось, что я его знал. И теперь вот уже три дня, как я хожу сам не свой. Вам я могу довериться, потому что вы умеете ко всему человеческому относиться по-человечески. Не думайте, что во мне снова ожили прежние чувства; но можно ли равнодушно видеть разбитым и лежащим в грязи самое дорогое, чем вы обладали?.. Я не смею верить, не смею назвать имя девушки, а между тем я видел так близко эти чистые линии, эту бархатную кожу, эти девические формы. Дорогая баронесса, уничтожьте тотчас же это письмо и, если возможно, постарайтесь узнать, где находится теперь Рената Фукс. После огненного представления все были как в дурмане, потому что в этой сцене есть что-то колдовское; я ушел из этого дома совсем больной. Однако я ни в чем не уверен. Вы вправе бранить меня; вероятно, все это не более чем галлюцинация. Долгое пребывание в одиночестве сделало мое воображение болезненным. Но теперь, рассказав все вам, я чувствую себя гораздо спокойнее.