Да, да, сначала была эта внезапная боль. И только потом,
через какое-то мгновение, ее слух пронзил короткий вопль.
Это был детский крик. Жалобный голос ребенка, терпевшего
страшные мучения!
Ноги у Лизы внезапно подкосились, она навалилась на стену,
силясь не упасть. И тут же раздался новый стон. Еще жальче, еще сильнее рвущий
душу.
Так вот о чем умолчал Баграм! Она сама должна была решить,
слушать ли их до конца. Все восемь! Пока только два…
О господи, уже три!
Ребенок кричал так, словно был вот здесь, совсем рядом, на
руках Лизы. И казалось, что это она терзает, мучает его, причиняет нестерпимую
боль, от которой крошечное горлышко трепещет и сжимается, крик переходит в
сдавленный хрип, полный предсмертного ужаса…
Лиза рывком поднялась, отбросила кинжальчик и, не чуя под
собою ног, выскочила из баньки.
Нет, нет, это невозможно! У нее нет сил слышать, переносить
эту муку умирающего дитяти! Уж лучше выпить котел черного отвара спорыньи,
лучше прыгнуть с вершины Агармыша, лучше отдаться в руки бабки-повитухи,
которая железным крючком изорвет ей матку, изуродует, может, и до смерти
доведет, – что угодно готова была сейчас стерпеть Лиза, только бы не слышать
хоть раз еще тот голосок, который, она знала, ей никогда не забыть.
Она быстро одевалась, смущенно думая о том, что ей сказать
Баграму и его сестре, которые так старались избавить ее от мук, а у нее
недостало сил вытерпеть…
Нет. Ни у кого недостало бы на это сил. Эти крики и так
будут преследовать ее в страшных снах, а если б она выслушала все восемь, то
уж, наверное, сошла бы с ума. Баграм простит ее слабость; он ведь заранее знал,
как это будет страшно.
Одежда липла к мокрому телу, но Лизе так не терпелось
оказаться подальше от злополучной баньки, что она ни на что не обращала
внимания. Кое-как набросив покрывало, выбежала из развалин.
По счастью, было еще вполне темно, звезды не ушли с
небосвода. «Значит, мы успеем вернуться, покуда все спят…» – подумала Лиза, да
так и остолбенела. О Господи! А зачем вообще возвращаться?! Во всяком случае,
ей, Лизе?! Обессиленная, отупевшая от волнений последних дней, она только
сейчас осознала, что больше не надо мечтать о побеге – она уже на свободе, уже
вырвалась из проклятого дворца, из гарема, и теперь главное – уйти как можно
дальше от Эски-Кырыма. Не станут Баграм и Гюлизар-ханым чинить ей препятствия.
Они помогут, непременно помогут ей скрыться!
Лиза устремилась к темной фигуре, прислонившейся к дереву.
Там был кто-то один, она еще не могла понять, Баграм это или его сестра.
– Я не смогла, простите меня! – выкрикнула она покаянно. –
Это было так страшно! – И осеклась. Что-то не так…
Ждущий ее человек не двинулся навстречу, как это сделали бы
друзья. Он стоял недвижимо, словно затаясь, словно выжидая. И вдруг откуда-то
из леса донеслось громкое ржание.
Откуда тут взяться коню? Неужели за ними погоня?!
Она метнулась было прочь, но в этот миг темная фигура
отстранилась от дерева и шагнула к Лизе. Прежде чем та успела увернуться,
человек схватил ее за руки.
– Что же ты делаешь здесь ночью, Рюкийе-ханым? – спросил он
с издевкою.
Странно, однако первым чувством Лизы было облегчение оттого,
что сей голос незнаком ей. Она-то уж готова была услышать голос Сеид-Гирея или,
что еще страшнее, Гюрда!..
Глава 24
Атласный мешок
«Коли так, уж выкинуть бы, все какой-то прок!» – мрачно думала
Лиза.
Да, после этакой-то скачки диво было не выкинуть… Она сидела
боком на седле, впереди всадника, тропа была тряская, и все тело теперь ныло и
болело. Вдобавок айдамах
[77],
который вез Лизу, не упускал случая ее полапать,
и она губы себе искусала от отвращения. Однако ни пикнуть, ни вырваться, ни тем
более в кровь исцарапать ненавистную рожу не смела, а с трепещущим сердцем
смотрела на двух передних лошадей: через их спины были небрежно, точно два
мешка, перекинуты связанные Баграм и Гюлизар-ханым… Когда бесконечный путь по
лесным тропам наконец закончился и пленников, не говоря ни слова, заперли в
какой-то просторной хижине без окон, оставив за дверью часового, Лизе пришлось
долго ухаживать за своими друзьями, пытаясь привести их в чувство. Воды не
дали, она только и могла, что вытащить кляпы, распутать узлы и осторожно
растирать руки и ноги, пока Гюлизар-ханым и Баграм не пришли в себя.
– Проклятый Мансур! – простонал армянин, тяжело переводя
дух.
– Но откуда же он проведал? – охая, отозвалась его сестра. –
Ведь никто, кроме нас, не знал, куда мы идем!
– Может быть, за нами следили? – предположил Баграм, садясь
и ощупывая ссадины от веревок на запястьях. – Или тот делибаш
[78], коего ты
наняла, обвел тебя вокруг пальца?
Гюлизар-ханым за голову схватилась:
– Быть того не может!..
– Да о чем вы? – не выдержала Лиза. – Кто он, Мансур? Тот
бородатый, который меня подкараулил у развалин?
– Да, я сразу узнал его, – с тоской ответил Баграм. – Но нам
накрепко заткнули рты, и я мог только беспомощно смотреть, как ты доверчиво
бежишь в его ловушку…
– Да кто ж он таков? Неприятель Сеид-Гирея?
– О, еще какой! Правда, всего полгода назад я частенько
встречал его в Хатырша-Сарае. Тогда Ахмет Мансур числился среди лучших друзей
господина нашего, султана!
– Проклятый айдамах! – проворчала Гюлизар-ханым. –
Нечестивый предатель!
– Ну, будь же справедлива, сестра моя Гоар, – усмехнулся
Баграм, – ведь если кого-то и можно называть предателями, то в первую очередь,
пожалуй, Гиреев!..
Гюлизар-ханым яростно сверкнула глазами, но, не найдя что
сказать, только недовольно отвернулась, когда Лиза принялась еще настойчивее
допытываться, кто же такой Мансур.
И вот что поведал Баграм.
* * *
Два брата Мансуры находились в дружеских отношениях с
Сеид-Гиреем, подобно предкам своим. Особенно Ахмет, самый старший и
разумнейший, был настолько близок к хану, что почти не разлучался с ним.