Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - читать онлайн книгу. Автор: Катрин Панколь cтр.№ 68

Двадцать шестого декабря в семнадцать десять Гаэтан позвонил в дверь квартиры Кортесов.

Зоэ побежала открывать.

Она была дома одна.

Жозефина и Ширли пошли погулять, чтобы не мешать их встрече. Гортензия и Гэри вновь бродили по Парижу в поисках идеи для витрин все того же «Харродса».

Гэри нес фотоаппарат или айпад, поднимал воротник куртки, повязывал синий шарф, надевал перчатки на меху.

Гортензия проверяла, на месте ли блокнот и цветные карандаши.

Приходили они счастливые или сердитые, одно из двух.

Молча дулись по углам или валились на диван перед телевизором, переплетаясь в узел, и беспокоить их не следовало.

Зоэ смотрела на них и думала, что любовь — сложная штука. Все меняется каждую секунду, поди пойми, с какой ноги ступать…

Когда Гаэтан позвонил, Зоэ открыла и остановилась на пороге. Она немного запыхалась и выглядела глуповато, при этом совершенно не знала что сказать. Наконец спросила, хочет ли он положить сумку в комнате или что-нибудь выпить. Он смотрел на нее улыбаясь. Спросил, есть ли третье предложение. Она поежилась и сказала, что все оттого, что ей страшновато…

Он сказал: «Мне тоже», — и уронил сумку.

Так они стояли, замерев и глядя друг на друга.

Зоэ подумала, что он весь как-то увеличился. Рот стал больше, плечи шире, даже волосы отросли. А особенно вырос нос. Стал явно длиннее. И сам Гаэтан повзрослел, помрачнел. А Гаэтану показалось, что она совсем не изменилась. Он произнес это вслух, и Зоэ почувствовала себя увереннее.

— Столько всего нужно тебе рассказать! — сказал он. — Даже не представляю, с чего начать…

Она сделала внимательное и заботливое лицо — мол, не переживай, я готова выслушать.

— Я только с тобой могу поговорить…

Он обнял ее, и она подумала: «Как же долго я этого ждала…» Непонятно было, что делать дальше, и почему-то захотелось плакать.

Потом он наклонился к ней, почти согнулся и поцеловал.

Она забыла обо всем. Потащила его в свою комнату, и они упали на кровать, он опять обнял ее и сжал крепко-крепко и сказал: «Как же я давно этого ждал, я уже не знаю, что делать и что говорить, Руан так далеко, а мать постоянно плачет, потому что Лысый с сайта знакомств уехал, но мне плевать, потому что ты здесь и нам так хорошо…» Он говорил с ней так ласково и нежно, говорил только о ней, и Зоэ в конце концов решила, что любовь вовсе не такая сложная штука.

— А где я буду спать? — спросил он.

— Ну как… со мной…

— Да ну! Ты гонишь! Твоя мать разрешила?

— Да, но… мы с Гортензией будем спать в моей кровати, а ты на полу на надувном матрасе.

— А…

Он замолчал, перестал дышать ей в шею, и у нее внезапно заледенело ухо.

— Как-то неприятно, тебе не кажется?

— Но это был единственный вариант, иначе тебе не разрешили бы приехать…

— Хрень какая-то, — сказал он.

Он отодвинулся от Зоэ, лежал и думал: «Ну правда, хрень, неприятно…» Вид у него был такой отстраненный, что ей показалось, что рядом чужой… Он смотрел в одну точку, повыше дверной ручки, и упорно молчал.

И Зоэ подумала, что любовь — действительно сложная штука.

Гортензия пришла к выводу, что самые красивые парижские проспекты расходятся от Триумфальной арки. И там как раз самые красивые здания. И эти стройные, гладкие, гармоничные дома подскажут ей идею витрин. Она не могла объяснить почему, но знала это наверняка. Она твердила: «Это где-то здесь, это где-то здесь», — и не принимала никаких возражений.

С утра до вечера Гортензия и Гэри кружили по авеню Ош, по авеню Мак-Магон, по авеню Ваграм, Фриланд, Марсо, по авеню Клебер, по авеню Виктора Гюго. Они тщательно избегали авеню Великой армии и Елисейских Полей. Гортензия от них сразу отказалась, они, по ее словам, утратили свой дух. Торгашество, показуха, неон и рестораны быстрого питания исказили архитектурное своеобразие района, задуманное бароном Османом и его командой архитекторов.

Гортензия уверяла Гэри, что светлый камень зданий внушает ей вдохновение. Она говорила, что стены в Париже напитаны неким таинственным духом. Каждое здание непохоже на другие, каждое здание — отдельное произведение искусства, и тем не менее они все составляют общий ансамбль и подчиняются одним и тем же строгим правилам: фасады из крупного камня, стены с раскреповкой [30] , на третьем и шестом этажах тянущиеся вдоль всего дома балконы с коваными решетками, высота зданий строго соответствует ширине пути, который они обрамляют. Это единообразие рождало стиль. Неповторимый стиль, которому Париж обязан славе красивейшего города мира. Но почему, терзалась она, в чем тут дело?

Что-то в этом было странное, таинственное, вечное. То неуловимое, что ощущается в пиджаке «Шанель». Или смокинге «Сен Лоран». В сумке «Гермес». Джинсах «Левайс». Бутылке кока-колы. Зажигалке «Зиппо». Капоте «Феррари». Гармония, линия, силуэт, которые варьируют до тех пор, пока они не станут признанной во всем мире классикой.

В ее витринах должно быть это нечто. То, что заставит прохожих остановиться, удивиться и сказать: «Ничего себе! Вот это и есть стиль!»

Оставалось найти «вот это».

Она хватала фотоаппарат Гэри и снимала балконы, каменные консоли, арочные окна, деревянные солидные двери. Зарисовывала силуэты зданий. В фас, в профиль. Детально рассматривала детали, подъезды, насупливала брови. Гэри шел за ней и на ходу сочинял музыку, напевая «до-ми-соль-фа-ля-ре». Преподаватель по фортепиано подкинул эту идею: сочинять мелодии, когда ждешь автобуса, сидишь на скамейке перед голубем со сломанным крылом или любуешься памятником. Всегда хранить в голове ноты и веером раскидывать их вокруг себя. Надо бы послать ему открытку из Парижа. Дать знать, что думает о нем, что безмерно рад знакомству, что уже не чувствует себя таким одиноким. Что ощутил себя мужчиной… Мужчиной, у которого растет щетина и не складываются отношения с девушками, но он может отрастить бороду или сбрить ее, охмурить девушку или вообще о ней не думать… Хорошо, что у него в жизни появился такой человек.

Так напевал он, напевал…

Иногда это раздражало Гортензию, иногда она смеялась, иногда просила замолчать: сбивало с мысли. Она шептала тогда: «Ну все, упустила идею…» Гэри обнимал ее и уговаривал: «Вообще перестань думать, и мысль сама объявится, как по волшебству. Расслабься, пусть спадет напряжение. А то ты такая зажатая, что воздух не проходит…»

Они словно каждый раз исполняли один и тот же церемониал. Шли и шли, будто бы без цели. Потом Гортензия останавливалась и, прикрыв глаза, гладила рукой светлый камень какого-нибудь дома, ощупывала пальцами каждый выступ, затаив дыхание, повторяла пальцами каждую ложбинку на гладкой поверхности, словно чародейка, подкрепляющая заклинания движением волшебной палочки.