— Только не говори, что на тебе уборка пиршественной залы, — насмешливо возразил Гэри. — Что тут, уборщиц мало? Не ври, Гортензия. Все разошлись. Тебе тут нечего больше делать. Ты кого-то ждешь?
Она покачала головой, не в силах выдавить ни слова и не в силах ни на что решиться.
— Ты кого-то ждешь и боишься мне признаться.
— Нет, — прошептала Гортензия, — нет…
Лгала она так неумело, что Гэри все понял. Он отступил на шаг.
— В таком случае, дорогая, я удаляюсь. Приятного тебе вечера. Точнее, вам.
Гортензия сморщила нос. Решиться!.. Как тут решишься? С отчаяния стукнула себя по лбу кулаком. «Вечно та же песня, вечно надо выбирать! Ненавижу выбирать! Хочу все сразу!»
Гэри шел к выходу.
Она смотрела не отрываясь ему вслед. Старая куртка с блошиного рынка, черные джинсы, длинная серая футболка, рукава, как всегда, выбиваются из-под манжет, всклокоченные волосы. Плащ Николаса висел в углу с видом несгибаемым и удовлетворенным. «Ты поступила правильно, Гортензия. Покрутить любовь ты еще успеешь, подождет тебя этот мальчик, сколько вам обоим — по двадцать? Да у вас жизнь только начинается! Любит он тебя? Ну и что? Этим, что ли, ты возьмешь в профессии? А кто часами возился с твоими витринами? Кто предоставил тебе моделей? Кто пустил в ход все свои связи, кто названивал всем важным персонам и расхваливал тебя как звезду завтрашнего дня? Николас для тебя готов на все! Смотри, как он тебя разрекламировал, как разливался соловьем про твои прекрасные качества и трудолюбие, чуть не в краску тебя вогнал!.. В эту самую минуту он, между прочим, толкует о тебе Анне Винтур, выбивает тебе стажировку в американском «Вог», это же библия моды! А ты ему предпочтешь какого-то развинченного юнца? «No way!»
[50]
Гортензия провожала Гэри взглядом. Он уходил все дальше.
Невыносимо!
— Подожди! Подожди! Я сейчас! — закричала она ему вслед.
Вскочила, подхватила кожаную куртку, сумочку и нагнала его у самой Бромптон-роуд.
Он взял ее за руку и провозгласил:
— Я передумал, ужин отменяется. Идем ко мне. Я так хочу тебя…
— А я хочу есть!
— А у меня пицца в холодильнике.
На следующее утро Гэри проснулся рано. Рядом под одеялом лежала Гортензия. Она спала на спине, забросив руку в сторону. Он чмокнул ее в грудь, и она тихонько простонала во сне: «Спать, спать! Я труп!..» Он улыбнулся, отодвинулся, снова укрылся. Она все так же в полусне проворчала, что ей холодно, и потянула одеяло на себя. Тогда он решил, что пора понемногу просыпаться. Ночью ему приснился отец. Вспомнить сон целиком не удавалось, только конец: Дункан Маккаллум сидит посреди какой-то поляны и протягивает ему руку.
Потянуло его на сантименты после вчерашней травы.
Он встряхнул головой, отгоняя мысли о странном сне, и поднялся.
Пойти, что ли, позавтракать с мамой?
Он нацарапал Гортензии записку, положил на кровать на видное место и тихо ушел.
«Кой черт понес меня на эти галеры?» — думала в то утро Ширли, глядя на мужчину, который безмятежно спал в ее постели.
Она перевела взгляд на пол: черная мотоциклетная куртка валяется, скомканная, вместе с черными брюками, сапогами, бельем. Они и словом-то вчера не успели перемолвиться, сразу набросились друг на друга. Она увлекла его в спальню, впопыхах стянула с него куртку и брюки, сама сбросила одежду, и они рухнули на постель.
Всю прошлую неделю Ширли разъезжала по скотобойням, готовила школьникам «чернуху»: таскала тяжелые бидоны с желатином, тазы с обрезками мяса, кости, продумывала сценарий фильма ужасов, которым рассчитывала отбить у детей вкус к любимому фастфуду. В качестве примера она выбрала наггетсы. Сначала продемонстрировала ребятам аккуратненький, чистенький наггетс в коробочке, пустила его по партам. А потом вкрадчиво заговорила:
— А теперь хотите посмотреть, из чего на самом деле делают эти вкусняшки? Смотрите! Все по списку, видите, в точности как указано в составе, на коробочке. Правда, это написано таким мелким шрифтом, что вы никогда не читаете…
Тридцать пар глаз смотрели на нее недоверчиво и свысока: мол, трепись, трепись, мало взрослые уже про все это вещали… И тут, засучив рукава, она принялась совать руки по локоть в банки и ведра. Она извлекала окровавленные куски требухи, печенку, лохмотья куриной кожи, говяжьи легкие, телячьи и свиные кишки, сжимала их, пока не брызнет струя экскрементов, куриные лапы, петушиные гребешки, свиные ножки, пучки жил, все в сгустках крови, заливала все это литрами желатина и клея и измельчала в громадной мясорубке. При этом нарочито сверялась со списком ингредиентов на упаковке. Школьники смотрели ошарашенно. Кожа рвалась с жутким треском, мясорубка визжала, перемалывая кости. Дети бледнели, зеленели, желтели, зажимали рты руками… Ширли щедро посыпала этот непотребный фарш сахаром и снова запускала мясорубку: вылезало густое, липкое розовое тесто. Она раскладывала его по формочкам, покрывала толстым слоем соуса с ядовитого оттенка красителями. Изредка бросала взгляд на класс: одни лежали, уткнувшись в парту, другие поднимали руку и просились выйти. А вонь! Вонь стояла невыносимая: острый, удушливый запах мертвечины и застоявшейся крови. «Погодите, — торжествовала она с выражением заправского истязателя, — это еще не все!» Подлила загустителя и размашисто прошлась по формочкам кистью с жидкой карамелью.
— Вот они, ваши наггетсы! Учтите, кстати, куриные и рыбные по составу — одно и то же. В лучшем случае семь сотых процента собственно курицы или рыбы. В худшем — три сотых. А теперь решайте сами, хотите травиться дальше?.. Еду сегодня больше не готовят, а производят. Именно так, как я показала. Никакой отсебятины. Все эти компоненты прописаны вот здесь, черным по белому, на упаковке, только уж очень нечитабельно. Так что выбор за вами. Будете вести себя как бараны в стаде — сами превратитесь в окорочка!
Эта фраза ей нравилась. Она не упускала случая вставить ее где могла.
Мальчик, что подходил к ней на улице, наблюдал за действом с широкой улыбкой. Остальных тошнило, они выбегали из класса один за другим. Когда урок закончился, он показал ей из-за парты большой палец: молодец!
Победа! Теперь их не скоро еще потянет на рыбные и куриные деликатесы.
Но как же она устала! И вся в крови.
Она сняла фартук, соскребла со стола брызги крови и фарша, сложила и убрала посуду, ведра, мясорубку и молча вышла. Теперь только вернуть грузовик Гортензии — и домой.
Забравшись в грузовик, она на минутку прижалась лбом к рулю и задалась простым вопросом: «Зачем я с ними так сурово? Можно же было объяснить как-нибудь помягче, поосторожнее, постепенно. А я сразу бухнула под нос эти кровавые куски мяса, ведра желатина, руки по локоть в крови, вой мясорубки… Ни секунды передышки. Все равно что самих искромсала на куски. Откуда во мне это бешенство, почему я никогда не могу вести себя спокойно? Что бы я ни делала — будто за мной гонятся, будто мне что-то грозит».