Глэдис прихлопнула рот ладонью, забыв, что в руке у нее
кувшин. Тот что есть мочи загрохотал по не прикрытому ковром полу. С испугу
Глэдис выронила второй кувшин, потом подхватила оба и пустилась прочь, так и не
одев и даже не причесав Марину – благо та никогда не имела горничной и сама
умела обиходить себя как надо.
«Ишь, коза пугливая!» – осерчала было Марина, но
гневаться-то уже было не на кого.
– Эй! А где мне найти ее, леди Джессику?
– В оранжерее-е! – донесся слабый отзыв из коридора, и
Марина невольно улыбнулась: это слово мгновенно привело ее в хорошее
настроение.
У них в имении на окраине сада стояла оранжерея, и матушка,
пока была жива, все свободное время проводила среди своих диковинных цветов.
Конечно, потом, когда приехали дядя с теткой, все захирело и многие диковинные
заморские растения померзли: стекла же побили, а новых не вставили. Марина
хотела бы все восстановить, да ей не давали тратить денег. Тем дело и
кончилось, однако красивое слово с тех пор воскрешало в памяти Марины милое
лицо матушки, ее ловкие руки, перепачканные землей, а рядом – какое-нибудь
розовато-золотистое, лиловое или белое чудо невероятной формы и запаха,
именуемое ирисом, тюльпаном, розою, – сказочной красоты! Любопытно, что
разводит Джессика?
Марина торопливо закончила свой туалет и побежала искать
оранжерею.
* * *
Если она ожидала ощутить влажную жару и увидеть буйные
заросли тропической растительности и клумбы редкостных цветов, то ее постигло
разочарование: в стеклянном домике было едва теплее, чем на улице, а небольшие
грядочки поросли какой-то скудной травой. Впрочем, Джессика разглядывала
невзрачные ростки так пристально, что не сразу заметила Марину, однако потом
одарила ее приветливой улыбкой.
– Хорошо ли спали? – спросила она не чинясь, и Марина
облегченно вздохнула: английская чопорность ее пугала.
– Да разве на новом месте уснешь? – пожала плечами
Марина. – И потом, эти коридоры… Вы ничего не слышали? Никакого шума?
– Моя комната в старом крыле, где башни, – Джессика
кивком указала куда-то в сторону. – Туда доносится шум речных перекатов,
долетает ветер с моря. Я люблю ветер! А что, кстати сказать, я должна была
слышать ночью? – лукаво подняла она брови. – Неужели к вам заглянула
познакомиться леди Элинор? Или, не дай бог, постучалась деревянная нога с
черным котом?
– Кота я видела, – угрюмо ответила Марина, с
неудовольствием вспоминая, где и когда. – Только не черного, а белого.
– О, да это Макбет, – улыбнулась Джессика. – Он
вполне живой и гораздо более противный, чем любое из привидений… которых,
кстати сказать, и не существует вовсе.
– Не существует? – вытаращила глаза Марина.
– Ну, ну… – укоризненно покачала головой Джессика. – Не
станете же вы уверять, будто поверили бредням бедняжки Урсулы! Конечно, и леди
Элинор, и лорд с деревянной ногой, и его черный кот, и злополучный поэт,
который бросается в окно башни, – просто милые фамильные предания.
Особенно поэт. Это я знаю доподлинно!
– Как так? – растерялась Марина.
– Очень просто. Ведь я живу в той самой комнате, которую
некогда занимал рыцарь, застреленный своим легкомысленным братцем. Разумеется,
от седой древности там уже не осталось и следа, но именно ко мне должен был бы
вбегать несчастный призрак, именно в мое окошко кидаться!
– И… что? – с волнением спросила Марина. – Никто
не вбегал?
– За кого вы меня принимаете? – Джессика изобразила
оскорбленную мину. – В спальне порядочной девицы – мужчина, хоть и
призрак?! – Тут же она не выдержала гримасы и засмеялась, а Марина вместе
с ней.
Сегодня Джессика нравилась ей гораздо больше, чем вчера днем
– трагически рыдающая на груди Десмонда, или вечером – с этим ее
презрительно-испытующим взглядом. Сейчас Джессика смотрела весело, одета была в
простенькое черное платьице, и, хоть по-прежнему выглядела очень хорошенькой,
ничто в ней не напоминало о роковой, опасной красоте, так поразившей Марину. И,
похоже, Марина ей тоже нравилась, она с удовольствием оставила свое занятие и,
чудилось, рада была поболтать. Пожалуй, ее можно спросить о многом, что так
интересует Марину. Но как бы к этому половчее подступиться?..
– А что здесь вырастет? – спросила Марина, осторожно
коснувшись стебелька, окруженного снизу волнистыми листочками.
– Это примула. В лесу она появится еще не скоро, под Пасху.
Есть даже примета – девушка, которая первой найдет на Пасху расцветшую примулу,
раньше всех выйдет замуж. Но я выращиваю примулы не для цветов, а для еды.
– Есть цветы? – пробормотала Марина. – Вы имеете в
виду, делать снадобья?
– Нет, почему? Для этого есть особые травы. Но я страдаю от
нашей тяжелой пищи – вы, как мне показалось вчера, тоже. Однако сегодня не
опаздывайте к ужину: вместо салата у нас будут молодые листья примулы, а ее
корни, имеющие приятный анисовый вкус, заменят пряности. Надеюсь, это придется
вам по вкусу.
– Спасибо, – шепнула Марина. – Мне очень приятно,
правда. Я никогда не думала, чтоб ради меня…
– Нет, дорогая! – улыбнулась Джессика. – Я ужасная
эгоистка и все делаю ради себя, а потому в свободное время охотно отдаюсь
незатейливым радостям садоводства.
– И это все примулы? – Марина обвела рукой
грядки. – Хотя нет, здесь ростки другие.
– Конечно, другие. Видите ли, Марион, я не люблю примулы.
Эти цветы – деревенские простушки, желания которых сводятся к одному: всем
нравиться! Впрочем, таковы и другие цветы. И только один цветок всецело занят
лишь собой, своей красотой. Это существо самодостаточное. Ему все равно, что
думают о нем люди, он любит себя одного. Угадали?
Марина пожала плечами:
– Не знаю. Может быть, тюльпан?
– Ну! – недовольно сморщилась Джессика. – Тюльпан
самодовольный болван! Я говорю о нарциссе.
– Нарциссы у нас не растут, – вздохнула с сожалением
Марина. – Увы! Но если судить по названию… он назван в честь того самого
Нарцисса?
– В честь того самого, – кивнула Джессика. –
Значит, вы читали Овидия? Это прекрасно… Не зря научное название этого цветка –
Narcissus poeticus, нарцисс поэтический, потому что разве только роза была так
много воспета поэтами всех стран. И не одними поэтами! Мусульмане уверяют, будто
пророк Магомет сказал про него: у кого два хлеба, тот пусть продаст один, чтобы
купить нарцисс, ибо хлеб – пища для тела, а нарцисс – пища для души. Персидский
же царь Кир прозвал его созданьем красоты – бессмертною усладой.