Ангелы на кончике иглы - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Дружников cтр.№ 82

В гостинице Ивлев медленно поднялся по лестнице в свой номер. Весной в Сибири еще и не пахло. В демисезонном пальто, прозванном семисезонным, в сорокадвухградусный мороз Вячеслав почти час тащился в холодном автобусе, забитом людьми так, что ногами не пошевельнешь. Ноги эти были обуты в ботинки на резиновой подошве, и мех внутри отсутствовал. Ивлев ходил по городу, опустив у шапки уши, подвязав тесемочки под подбородком, и тем отличался от закаленных местных людей.

Сегодня он закруглился со статьей за подписью секретаря обкома по агитации и пропаганде Данилова, нужной Раппопорту. Данилов рассказывал в своей статье о том, как трудящиеся Новосибирской области, сплоченные вокруг родной партии, с нетерпением ждут, когда можно будет выйти на всесоюзный субботник. Помощник секретаря дал Ивлеву старые доклады, из которых Вячеслав вырезал три куска (местные цифры и факты). Остальное дабавил. Визируя, Данилов читал статью, недовольно оттопырив губу. Иногда он морщился, давая понять, что искажены те мысли, которые он хотя и не высказывал, но подразумевал. В одном месте Данилов вычеркнул абзац критики: «Это не надо». В конце расписался и протянул статью Ивлеву, сказав по-деловому:

– Можно печатать.

Никаким воспоминаниям Данилов не позволил всплыть, а ведь мог бы. Слава знал, что два года назад у «Трудовой правды» назревал конфликт с обкомом, и Макарцев потерпел поражение. В Новосибирске у редакции был тогда собкор – молодой, энергичный парень с выразительной фамилией Предыбайло. После первой же критической статьи, опубликованной в Москве, его пригласили к Данилову. Тот ласково пожурил:

– Ну зачем же ты, дорогой, сразу позоришь нас на всю страну? Мы не против критики и даже любим ее, но критика нужна глубокая, со знанием дела. А это просто злопыхательство. Ты человек новый, не все знаешь, не все тебе видно. Пришел бы сперва в обком, поделился сомнениями, мы бы подсказали, что да как… Ведь ты парень с головой, можешь действительно помочь области. А строчишь – читать страшно!

После второй критической статьи Данилов снова вызвал Предыбайло.

– Значит, хочешь выносить сор из избы? Такая, говоришь, у тебя профессия? Ладно! Ты нам не хочешь помогать, и мы тебя, в случае чего, не поддержим. Да, кстати: сигнал поступил. Вчера вечером ты нецензурно выражался в ресторане «Обь», при женщинах. Пьяным тебя видели…

– Не может быть! Не пил я. И не ругался.

– Ты в «Оби» вчера не был?

– Был! Один был и ни с кем не разговаривал. Поужинал и ушел.

– Вот видишь! А в каком состоянии ушел и не помнишь! А тебя видели – драться хотел… Смотри, опозоришь свою газету! Хороший ты парень, Предыбайло, вроде и неглупый. Да не хватает в тебе реального ощущения…

– Ощущения чего?

– Пространства и времени – вот чего! Лично мне ты даже нравишься. И фамилия у тебя красивая. Мы, сибиряки, народ гостеприимный. Квартиру тебе дали, машину, все хорошо. Но у милиции, сам знаешь, закон для всех один…

Теперь, после второго предупреждения, Предыбайло надо было понять, что он тут не приживется. А собкор оказался по молодости принципиальным и сделал третью критическую статью. Обком, конечно, не задел, но облисполкому досталось. «Трудовая правда» статью напечатала, потому что московские газеты любят замечать недостатки на периферии. Областное управление внутренних дел уже получило устное пожелание обкома поинтересоваться Предыбайло. С паспортом, свидетельствующим о судимости, ему бы потом никогда не разрешили не то что писать статьи хоть для стенгазеты домоуправления, но и просто жить в определенных городах. Макарцев убрал Предыбайло, решив отступить.

Вот почему собкоры обычно больше хвалили местные органы. Когда московской газете поручали выступить с критикой местных кадров, выезжал спецкор.

Статья Данилова была готова. Остальное время командировки принадлежало Славику. Раньше любимым его состоянием в чужом городе было лежать в гостинице, укрывшись теплым одеялом, думать, писать и спать. В последнее время он стал более любопытен. Тут, в Новосибирске, Вячеслав ходил по незнакомым учреждениям, вытаскивал замусоленный блокнот и отрезок карандаша. Он специально нарезал карандаши на короткие кусочки, затачивал и рассовывал эти отрезки по всем карманам, чтобы всегда были под рукой. Он исписал уже третий блокнот, а когда вечером, лежа в номере, перечитывал записи, самым интересным оказывалось то, что ему рассказывали, прибавляя: «Это не записывайте» или «Это не для печати». Он понимающе соглашался и тут же спрашивал: «А какие у вас успехи? Что похвалить?» И когда ему начинали рассказывать про успехи, он записывал то, что не надо и не для печати.

Ивлев дошел до своего номера и замерзшими пальцами стал шарить в кармане, ища ключ.

– Вячеслав Сергеич… – тихо окликнули его.

В маленьком холле, под пальмой, гниющей в деревянной кадке, на стуле, прижимая к груди перчатки, сидела Надя.

– Ты сошла с ума! – проговорил он, еле открывая окоченевшие губы.

– Ага, – согласилась Сироткина, счастливо улыбаясь, но не решаясь к нему приблизиться.

– Заходи, – он пропустил ее в номер. – Как это тебе взбрело в голову?

– Сама удивляюсь. Ты один?

– Нет, вдвоем. Но соседа вроде нету. Дежурная тебя видела?

– К сожалению… Пришлось ей подарить английские колготки. Не бойся, я на минутку. Сейчас обратно улечу. Есть рейс, ночной…

– Слушай, ты действительно того… – крутил пальцем у виска Ивлев. – Пятьдесят четыре рубля сюда, столько же обратно – и не поцеловаться?

– Вот еще! – возразила она и, скинув шубу, бросилась к нему, обняв за талию. – Ты потолстел здесь.

– Это я надел все, что было… Я кусок льда…

– Растопить лед у меня энергии не хватит. А душ есть?

– Если течет горячая, есть.

– Тогда немедленно под душ, а то простудишься!

В ней проснулось нечто материнское. Он был ее сыном, великовозрастным и непрактичным.

– Скорей, скорей, – подгоняла она, стаскивая с него пальто, пиджак, рубашку, брюки. – Да не ступай на холодный кафель босиком…

Поеживаясь, он влез под шуршащие струи и зажмурил глаза. Надежда Васильевна вошла за ним следом. Водяная пыль достигала ее и садилась на волосы, на одежду. Она разглядывала Ивлева, будто ей предстояло запомнить все его пропорции и потом по памяти воспроизвести на бумаге.

Под душем, от которого клубился легкий пар, застилая тесный санузел, стоял чужой человек. Только такая дура, как она, могла почти шесть часов лететь из Европы в Азию ради того, чтобы на него взглянуть, жалкого и окоченевшего. И вот она смотрит на него – и ничего интересного, никаких чувств. Можно лететь обратно. Впрочем, ладно. Раз уж она загнала его в душ, так и быть, она будет ему матерью до конца.