Исповедь пофигиста - читать онлайн книгу. Автор: Александр Тавровский cтр.№ 60

Фрау Бузе собрала нас в красном уголке хайма для знакомства сразу же после распаковки нашего багажа. Багаж мы распаковывали сами. Ну, я свою сумку распаковал за час, а Леночка с пап-мамой прокопалась в нем до вечера. Такой багаж. Или такая Леночка? Не знаю, но знаю точно, что другие копались еще и на следующий день, потому что приехали не из Бердичева и даже не из Днепропетровска, а из обеих столиц. Там квартиры дороже.

На меня вообще поначалу все смотрели как на миллионера. Ну как же! С одной-единственной торбой — в Европу. Один придурок из Одессы, кажется фотограф, все выпытывал, сколько у меня было квартир в Киеве, за сколько я их продал и кому.

Меня это возмутило: блин, фотограф, а лезет в частную жизнь…

— А я, в принципе, не из Киева. С чего вы это взяли, кто вам об этом сказал? Только быстро! Я — из Стрежевого, из столицы Восточной Сибири, знаете, где газ, нефть и медные трубы? Вот решил посмотреть Европу… инкогнито. Какие проблемы? Я спрашиваю: у вас какие проблемы в связи с этим? У меня — никаких. А квартирки свои, виллочки свои, я еще никому не продал. Не дождетесь. И джип «Черокки» тоже не продал — нет покупателя. Откуда у народа такие деньги?

Он аж застонал по-одесски, подумал, наверно, что я сибирский нефтяной король. А что? Конечно, король, а кто же. Только что из скважины достали.

— А я свою успел продать, — шепчет, — трехкомнатную, сталинскую. Но, кстати, очень дешево, совсем дешево. Евреи уезжают, квартиры дешевеют. Столько сейчас в Одессе пустых квартир!

— Вы всегда так торопитесь? — спрашиваю, шепча. — Только вам по секрету: к Новому году квартиры резко подорожают, и в Одессе — в первую очередь. Ожидается крупная амнистия политзаключенных в Китае, да и мы с вами к тому времени назад вернемся. Вы меня понимаете? Правда, понимаете?

С ума сойти! Пошутить с людьми нельзя — сразу на биржу бегут или в полицию. А я ведь только и делаю, что шучу.

Вот тут-то фрау Бузе и объявила общий сбор в красном уголке. Так, сразу же, чтоб знали. Бузе по-немецки — грудь или две женские груди, как у фрау Бузе. Фрау Бузе вылитая немка, поэтому не ходит, а марширует. В джинсах это очень удобно, и грудь не мешает. И это абсолютно не смешно.

Ну, рассчитались мы на первый-второй, выбрали переводчика. Фрау Бузе по-русски — ни звука, только по-немецки и по-английски. А мы тоже по-немецки еще ни бум-бум, только переводчик, немножко.

Но фрау Бузе сразу лихо взяла старт:

— Я, — говорит, — ваш ляйтер и хаус-мастер, для вас здесь — царь и бог!

Ну, ляйтер по-ихнему — руководитель, а хаус-мастер — все равно что дворник. Еврейский городовой! Может ли быть дворник царем и богом одновременно? В России может. Но кто же тогда по-ихнему Коль?

Потом она долго базарила о политике: о девяти видах мусора, куда вешать сковородки, чтобы они правильно сохли, и про очередь к стиральным автоматам.

У немцев столько мусора! А еще говорят: «руссиш швайн», обижают народ. Дальше я не слушал ни фрау, ни переводчика. Я вообще долго слушать не могу, я сам люблю гавкать. Но все остальные, кроме меня, слушали и даже кое-что записывали: в какую «тютю» какой мусор валить. Беженцы! Контингентфлюхтлинг!

После этого кошмара я заперся в своей комнате на пятнадцать квадратов и никого не принимал, кроме успокоительного. Я ж водила, я ж ничего не понимаю. Откуда в таком маленьком хайме столько народу? В автобусе он как-то был не так заметен, а здесь буквально кругом народ, и каждый хрен норовит к тебе с вопросом сразу:

— А вы будете справлять с нами вайнахтен?

— А что это такое?

— А сколько с вас взяли на границе? А на другой?

— А вы платили рэкетирам? А польским? А мы за все платили. Мы правильно сделали? Зато наш багаж даже не вскрывали.

— Я сам, — говорю, — бывший рэкетир. Кому мне платить? Только себе же.

— Ну да, конечно! Он — рэкетир! Рэкетиры в хаймах не останавливаются. Тоже мне, хххрен с сумкой…

Я не спорил — хрен так хрен, с сумкой так с сумкой. Да с кем там было спорить? Из сорока двух беженцев — двадцать из Москвы и Питера. Тоже мне, рвань столичная, из-под пуль сбежала.

Но с двумя я как-то быстро подружился. Или они со мной подружились, но быстро — это точно. Теперь у меня было аж два друга, два еврея: еврей Кузькин и еврей Сидоркин с женами — полный боекомплект. Что не может быть? Ну, не совсем евреи. Кузькин — тот совсем русский, а Сидоркин немножко и русский, и еврей, и якут, и бывший полковник — такая гремучая смесь! Я на него одним глазом смотрю — ну вылитый еврей, а с другого боку — вроде русский, в фас — точно якут, а полковник — откуда ни гляди. Советский, блин, солдат-победитель в отставке.

А Кузькин — тот интеллигент, хотя еще почему-то не сидел ни разу. Бородка такая клинышком, под еврея, а больше ничего такого. У Сидоркина жена научный коммунизм преподавала в МГУ. Ну как может она быть еврейкой? Если по-научному? А Кузькина Светка с круглыми бузами, может, и была когда-то чуть-чуть еврейка, может быть, но повадки, блин, точно русские. Ну, еврейская эмиграция в период упадка!

— А что вы, — говорит Светка, — хотите? Сюда всем хочется, не только нам, евреям. Правда, Валя?

А Вале ее, конечно, очень хочется. Какие у него еще аргументы? Хрен — во! Морда — во! Но по паспорту — журналист-инвалид, брешет: все внутри у меня вырезали, на одном сердце живу. Здрасьте! Как будто у меня два сердца.

Кузькины в хайм уже на своей машине прикатили, «рекорд» называется, из класса древних лимузинов. Ничего была машина. Я как на них глянул, так и понял: эти далеко пойдут. Подтвердят Валькину инвалидность вместо диплома и пойдут, и поедут — знай наших! Я их все предупреждал:

— Только не надо!

— Что не надо? — удивляются.

— По мне ходить не надо!

— А мы и не ходим, — обижаются.

— Пока — да.

После общего сбора мне почему-то жрать захотелось. А столовки-то в хайме нет, но есть кухня «Готовь сам!». Это не для меня, готовить я категорически не люблю. Люблю все готовое, и пищу тоже. А кто ее мне приготовит? Чтобы это узнать, пошел я на кухню.

— Ну, — кричу, — и где тут мое?

— А вот, — смеются, — твое: твоя электроплитка, твоя сковородка, твой чайник, твое место в морозилке.

А я не хочу в морозилку, я с детства подмороженный. Я, может, хочу на сковородку. И с картошечкой, с лучком, с колбаской, а грибки соленые отдельно. Кто ж их на горячую сковородку валит? Идиоты!

— Так, — кричу, — хорош, приплыли. Меняю импортную сковородку на готовый гамбургер, а плитку на банку сосисок. И пива, пива побольше! Тому, кто меня будет кормить, дарю всю недвижимость. Он будет богатым, а я сытым. Идет?

Пока они спорили, кто будет меня кормить, я стащил с чьей-то сковородки полножки Буша и съел без хлеба и кетчупа. Теперь можно было и послушать, что говорят интернационалисты на немецкой кухне.