Орелин - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Пьер Милованофф cтр.№ 21

— Не помешаю?

— Скажешь тоже.

Он садился на край стула возле двери и смотрел, как я читаю или делаю вид, что читаю, пишу и вычеркиваю фразы. Вскоре дым «голуаза» вытеснял запах пыли и чернил. [13]

— Знаешь, на днях я заходила к Орелин.

— Да? И что, все так же хороша?

— Да. Но иногда ей приходят в голову мысли, о которых не мешало бы рассказать психиатру.

— Ну, это не новость.

— У тебя будет возможность самому в этом убедиться. Она хочет увидеться с тобой.

— Нет ничего проще.

И в самом деле, хотя отца всегда можно было застать дома, она за все лето ни разу не зашла к нам. В то же время она не уезжала из Нима, я это знала наверняка. Но, кажется, у нее были более интересные занятия, чем визиты к дальним родственникам. Каждый вечер после очень позднего ужина на открытом воздухе под звездами я уезжала кататься по городу на спортивном велосипеде Жозефа и видела ее на бульварах под руку с инспектором Кароном. Пять или шесть раз мне случалось сталкиваться с обнимающейся парочкой возле парка Лафонтена, рядом с храмом Дианы, [14] в котором играла любительская труппа. Орелин нехотя представила мне своего друга-полицейского, который, по иронии судьбы, двадцатью годами позже стал одним из самых близких наших друзей. Именно он рассказал мне впоследствии, что происходило в то время с Орелин.

Все лето Орелин преследовал призрак мужчины, изображенного на фотографии. Она видела его в городе то здесь, то там, а раз заметив его в толпе гуляющих возле Амфитеатра, тщетно пыталась указать на него своему спутнику и утверждала, что он не замедлит появиться у нее на пороге, как только Карон уйдет. Инспектор удвоил засовы на дверях и поставил возле дома агента. Напрасные хлопоты.

В сентябре отец перенес срочную хирургическую операцию, имевшую косвенное отношение к его болезни. Две недели он провел в больнице. Орелин, которой я написала об этом, пришла его навестить. Она показала отцу фотографию. Отец, бывший всегда горазд на выдумку, если она могла оказаться полезной, объявил, что человек на заднем плане — не кто иной, как садовник, работавший в парке, где был сделан снимок. По причине жары он был без форменной фуражки, но два ряда пуговиц на униформе неопровержимо свидетельствовали о его принадлежности к служащим муниципалитета. Насчет пуговиц на униформе Орелин была осведомлена, поэтому она испытала настоящее облегчение, убедившись, что незнакомец, входя в состав городского аппарата, с неизбежностью принадлежал к этому свету, а не к потустороннему миру.

Одна загадка, таким образом, была решена, оставалась другая, более существенная.

— Как же так получается, что я вижу призрак этого садовника повсюду, куда ни пойду?

— Ребенком ты, должно быть, видела это фото, и очевидно, этот незнакомец вызвал у тебя ассоциации с исчезновением твоего отца. Подсознательно ты возложила на него вину за смерть отца, — вынес свой вердикт мой отец, никогда в жизни не читавший Фрейда.

— Так значит, это все галлюцинации?

— Есть такая вероятность.

— Но почему теперь?

— Думаю, потому, что настал… мой черед…

Кажется, после этого разговора моя подруга на некоторое время перестала видеть призраки на своем пути. Но инспектор Карон ничего не выиграл от этого обстоятельства. Его защита была больше не нужна. Когда в День поминовения, сидя за рулем служебной машины, он подъехал к дому Орелин, то заметил на тротуаре какого-то типа, который, обнимая Орелин за талию, увлекал ее в направлении бульваров. С тех пор лицо полицейского изменилось: ирония спряталась в уголках губ, а серые глаза приобрели выражение стоячей воды, которое производит такое сильное впечатление на хулиганов. Можно сказать, что разочарование, лежащее у истоков его проницательности, и легло в основу его первых служебных успехов.

Ним… числа… года

Прежде всего хочу тебе сказать, что я недоволен тобой, моя дорогая Зита. В сентябре я начал писать историю моей любви к Орелин. Я свободно предавался своему наваждению и не стеснялся в признаниях. Все, что я написал, я черпал из забвения, стараясь следовать движениям своего сердца, которые легче почувствовать, чем объяснить. Но я совершил ошибку, дав прочитать копию рукописи Жозефу. Его сразу же встревожили скандальные откровения, особенно сексуального плана, которые я якобы мог себе позволить. И вот результат: ты прознала о моем проекте. Недолго думая ты прицепила свой маленький вагончик к моему ночному экспрессу с явным намерением пустить под откос весь состав. «Где один, там и два», — возразишь ты (пословица и вправду говорит в твою пользу), и еще ты скажешь, что я достаточно богат, чтобы поделиться. Тем более что мы близнецы. И все-таки! Это была моя тема, и я принимал ее близко к сердцу, а ты ее захватила! Я чувствовал себя солистом, а ты пытаешься заставить меня играть в дуэте! Импровизатор от природы и по приговору судьбы, я всегда был волен в последний момент изменить программу, не ставя никого об этом в известность, а теперь я вынужден играть в четыре руки с партнершей, которая навязывает мне свой романс, вместо того чтобы дать свободно изливаться реке, истоки которой скрыты вдали.

Ты украла мой сюжет и написала пародию на меня. Ты перебежала мне дорогу и присвоила мои образы. Ты ободрала меня как липку. У тебя совершенно нет чувства юмора, ты лишена гибкости, ты педантична, и ты абсолютно не умеешь рассказывать. В конце концов, ТЫ ОТРАВИЛА МНЕ РАДОСТЬ.

Ты не упустила ни одной возможности напомнить о своих дипломах, нервных срывах, о своей силе характера, работоспособности и тихих семейных радостях. В этой назидательной картине, нарисованной тобой, ясно просвечивает инстинктивное осуждение моей холостой, праздной и богемной жизни.

Но это еще не самое худшее.

С забавной самоуверенностью ты рассказала о том, как, проникнув в подсознание Орелин, ты якобы нашла в ее травмированном детстве ключ к ее поведению. Остановись, кровопийца! Я-то мечтал о ненавязчивой доверительной исповеди, изящной и простой, как мелодия песни. Непритязательность была моей музой, а импровизация — моим идеалом. Я хотел нарисовать рисунок, расчерченный косыми штрихами дождя, в котором одни детали были бы ясно различимы, а другие растворялись бы вдали. Я воображал, что мое скромное повествование, открытое всем ветрам, выльется в хвалебную песнь тому, чему не суждено было случиться, счастью, которое так и не явилось, и жизням, потерянным в любви. Но теперь, увидев нарисованный тобой портрет женщины, преследуемой призраками, я спрашиваю себя, не лучше ли мне выбрать тему, до которой ты не могла бы добраться и которую ты не могла бы растоптать. Оставить, так сказать, поле битвы за тобой. Но это значило бы изменить своей клятве и отдать память Орелин на поругание ее недоброжелателям. Я должен принять вызов. Я должен извлечь урок из этого коварного удара и продолжать идти прежним курсом. Больше никаких семейных встреч. И никакого общего детства. Отныне я буду рассказывать только о том, чему ты не могла быть свидетелем. Я перешагну через годы и выйду на простор.