Бафомет - читать онлайн книгу. Автор: Пьер Клоссовски cтр.№ 20

— Подожди! — вскричал Великий Магистр и распростерся во весь рост, протянув руки к юному пажу, который повернулся было к нему спиной, но тут же резко обернулся:

— О Великий Магистр, говори, пока не вернулся в состояние недоумевающего вихря! Что еще хочешь ты узнать? — добавил отрок, но в его глазах сияло то же сочувствие, что и во взгляде Терезы.

— Я уже не знаю, в чем мне нужно тебе признаться, помоги мне! — прошептал Великий Магистр. — Помоги мне, ты же это знаешь!

— Ты, значит, веришь в меня? Решайся же!

— Спрашивай, иначе меня задушит глупость… — задыхаясь, пробормотал Великий Магистр.

Тогда, приблизив свое сияющее девичье лицо к иссушенному пепельно-серому лицу старого воина-монаха, отрок шепнул ему:

— Ты не покаешься теперь в том, что бежал перед драконом из тенистой ложбины?

— Я умираю со стыда!

— Не в этом ли ты никак не мог мне признаться?

— Так и есть!

— Но если теперь ты этого стыдишься, то не потому ли, что не колеблясь сразился бы с ним в качестве доблестного рыцаря, каковым и являешься?

— Ну конечно!

— Но позаботится ли доблестный рыцарь о том, чтобы отметить за трусость шершня?

— Это было бы смехотворно!

— Не может ли быть, что ты стыдишься скорее своего покаяния?

— О, дай мне снова к нему повод!

— Но, — сказал, слегка отодвигаясь, отрок, — что если отвага рыцаря такова, что он готов сразиться с драконом оружием шершня? Не более ли достойно и справедливо добиться торжества подобным способом?

— Что ты имеешь в виду?

— Дабы он восторжествовал, ему нужно утолить жажду из источника сосцов и почерпнуть там крепость, необходимую его стрекалу: затем он полетит на штурм и, если поработит дракона, тот отдаст ему свое жидкое сокровище!

— Ты принимаешь меня за дурака? — вскричал, внезапно выпрямляясь, Великий Магистр, — и не пора ли тебе, негодяй, наконец мне подчиниться!

Он ринулся вперед, но тут же вновь повалился в собственную пустоту: он вернулся в свое летучее состояние.

— А! Где я был? Что я сказал? Где я?

— Вне сожженного тела Великого Магистра, как и пристало его испущенному дыханию?

— Какого Великого Магистра?

— Будь верен своему забвению!

— Бафомет, Бафомет, кто же ты такой в моем забвении? — вопросил он, вихрясь вокруг отроческой фигуры, лицо которой стягивал апостольник. В ответ, чуть отодвигая своей прекрасной рукой покрывало кармелитки:

— Владыка Изменений! — произнесла она, и ее длинные ресницы трепетали, а пальцы играли с четками, завязанными на поясе черной рясы, ниспадавшей длинными складками до самых ног. — Поистине, говорю тебе: тот, кто питает свое забвение моим девственным млеком, обретает невинность; тот, кто тем самым насытится и сам, тут же возжаждет семени моего уда; но тот, кто отопьет моего семени, даже и не помышляет более о том, чтобы меня призывать; ибо он не боится более проходить через тысячи и тысячи перемен, которым никогда не исчерпать Бытия.

— О, дай же! чтобы мне не надо было более тебя призывать!

— Но горе тому, кто пьет из моего уда со своей памятью, чтобы плюнуть на мои девственные сосцы! Поистине, он пьет свое осуждение!

— О Бафомет! я голоден, я жажду твоего молока, твоего семени, не оставляй меня томиться подобно умирающему от жажды оленю! — прошептало на выдохе забвение Великого Магистра, увиваясь вокруг корсажа, распираемого изнутри грудями монахини.

— Ты отказываешься от своих обязанностей Великого Магистра?

— Насколько знаю, я никогда их и не отправлял; но коли ты так утверждаешь, я отказываюсь от них от всего сердца!

— Обещаешь больше не праздновать годовщину своей казни, как делал на протяжении веков?

— Я не знаю, что меня когда-либо казнили, если, разве что, не ты здесь — вопросами, которые мне задаешь! Единственным праздником будет для меня твое имя!

— Отказываешься ли ты от того, чтобы тебя стерли и из людской памяти, и из твоей собственной?

— Что такое моя память? Кем я был? Кто я? Кем буду? Бафомет, поспеши мне на помощь!

— Чего ты хочешь?

— Всех изменений!

— Смотри!

И монахиня указала на стоящую перед ней на коленях фигуру старика — со сведенными вместе руками, закрытыми глазами, отвисшей челюстью.

— Кто это? — выдохнуло вопрос забвение Великого Магистра.

— Память сира Жака де Моле, противящаяся тому, чтобы я питала твое забвение!

— Чего же она хочет, коли остается так перед тобою в мольбе?

— Чтобы его Создатель вспомнил о своем отношении к его воскресению: насколько она презирает самозабвение, вытекающее из моих девственных сосцов, настолько же хочет моего уда…

— Как? Она, значит, стремится испить собственное осуждение?

— Отнюдь не поэтому жаждет она моего семени, а чтобы самой кормиться оскорблением, даже и ценой осуждения: ибо, поистине, тот, кто пьет меня со своей памятью, меня оскорбляет, о забывчивое дыхание, слишком хорошо припоминающее мои предостережения!

— Почему ты покорна оскорблениям памяти, о дарительница забвения?

— Потому что оскорбление побуждает истекать мое семя! Тем самым Владыка Изменений Бытия черпает наслаждение в своем собственном изменении!

— Возможно ли, чтобы оскорбление изменяло в забвении и тебя?

— Так надо, чтобы удовлетворить Создателя! Сама я не оскорбительна для его творения! Надобно, чтобы эти творения в ответ меня оскорбляли: в том их заслуга, о которой Он помнит! Тогда как я забываю даже то, что ими наслаждалась! А теперь, держись на почтительном расстоянии, пока я не рассчитаюсь со своими долгами по отношению к твоей памяти.

— Как же тогда поклоняться тебе в моем забвении, чтобы ты сдержала свое обещание?

— Оставайся верным в нем вплоть до последнего оскорбления!

— О Бафомет, не томи меня!

— Поистине, говорю тебе: прежде чем меня отведать, ты трижды от меня отречешься!

— Клянусь, никогда.

— Ты вспомнишь только, что мне в этом клялся! И с этими словами юная монахиня приблизилась к коленопреклоненной фигуре старика:

— Назови меня еще раз ведьмой, фигляршей, шлюхой! Можешь сказать это без боязни! Разве не исключена я из круга избранных?

— Ну конечно же! — возопил старик, по-прежнему не раскрывая глаз, не размыкая рук. — И до чего приятно знать, что ты исключена!

При этих словах апостольник скрывающейся под покровом фигуры треснул вместе с верхом корсажа и на свет явились груди отроковицы. Но отнюдь не собиравшееся держаться на расстоянии забывчивое дыхание Великого Магистра, вихрясь и задирая покрывало, осело на обнажившуюся грудь. Как только фигура так изменившегося существа обратилась к его памяти, отголоски ответа разнеслись и по его собственному забвению.