Бафомет - читать онлайн книгу. Автор: Пьер Клоссовски cтр.№ 19

— Твои собственные!

Нагота подняла вверх пребывающие в равновесии весы и положила на одну из чашек дохлую козявку: чашка тут же подалась.

— Ты должен их уравновесить, Великий Магистр: выдохнись целиком на вторую чашку.

Но хотя он и прилагал все усилия, чтобы там сосредоточиться, его чашка так и оставалась воздетой высоко в воздухе, а шершень тяжко давил на вторую, неподъемную.

— Ну и к чему же ты пришел? — произрекла нагота, встряхнув своими длинными локонами, и под взмахи ресниц ее огромные глаза вращались из стороны в сторону, тогда как, поддерживая кончиками пальцев коромысло весов, она приоткрыла подмышку и слегка приподняла сосок одной из грудей; и поскольку рукой с длинными пальцами она по-прежнему упиралась в бедро, ее скипетр отбивал ритм ее же скептицизма. Но то, что осталось от дыхания Великого Магистра, уже съежилось на верхней чашке весов, созерцая эту потрясающую фигуру.

— Уж не воздержание ли наделило тебя подобной легкостью? Или какое-то грандиозное преступление сделало это насекомое тяжелее тебя? Ты же, как-никак, не станешь утверждать, что безразличная невинность насекомого может взять верх над исторической значимостью Великого Магистра? В третий раз повторяю: осторожнее, сир Жак де Моле, а не то явишься пред Господом таким, как ты хочешь, обремененным еще и этим грехом, — и тогда либо избавь сие насекомое от груза своего вожделения, либо прими наказание в повинном шершне!

— Неужели я совершил недостаточно гнусностей, чтобы добавлять к ним еще и готовность слушать твои абсурдные дилеммы…

— Эти гнусности — всего-навсего слабые потуги твоего же безразличия! Воспользуйся, по крайней мере, телом этого шершня, чтобы расквитаться со своими долгами, если в твоей доктрине есть хоть какая-то связность!

— Хорошо! я искуплю этот миг заблуждения из любви к Справедливости, коли оная в твоей власти.

Вот только было ли у него время, чтобы прийти к решению, да и какое представление о справедливости способно было у него все еще сохраниться? Уже его перекинувшееся в тесный корсет насекомого дыхание вновь почувствовало себя там настолько вольготно, что он приподнялся на лапках и, расправив крылья, полетел с чашки весов прямо к розовеющим сосцам безмерной наготы: едва он коснулся одного из них, как его опалила внезапно упавшая на него искра: чем сильнее бился он, пытаясь вырвать зажатое между ногтями огромного подростка крыло, тем жарче разгорался огонь, а сам он рос, и тем сильнее трещало пламя; тогда, различив сквозь дым лучезарность возвышенных зрачков и широкий изгиб улыбки на пленительных губах, он сумел наконец прожужжать, снедаемый иссушающей жаждой: «Сжалься! Кем бы ты ни был сжалься!»

Сир Жак де Моле вернулся в свое прежнее состояние: но, облаченный в ту же рясу, что и в день своей казни, частично обгоревшую и еще дымящуюся, он валялся в ногах юного Ожье де Бозеана и обнимал его колени: тот же, в своем пажеском костюме, протянул к старому тамплиеру изящные руки; Великий Магистр покрыл их поцелуями.

— Мой Спаситель и Бог! — пробормотал он.

— Почему ты называешь меня спасителем и богом? — спросил отрок, лаская ладонями его щеки. — Ведь я не создатель, который подчинил само бытие тому, что он создал, то, что создал, — единственному «я», а это «я» — единственному телу. О сир Жак, миллионы «я», которых ты подавляешь в себе, мертвы и миллионы раз воскрешены в тебе, в неведении о чем пребывает твое единственное «я»!

— Не меня ли самого ты только что спас из пламени?

— Тебя спас твой Творец, Тот, кем ты востребован как Его собственное создание, поскольку так ты мне говоришь, и я с этим не спорю! Ибо я — не господин, который пожинает, как Он, то, чего не сеял!

— О, кто бы ты ни был, не оставляй меня!

— Прими мое служение, и я буду твоим верным слугою!

— Какую еще большую услугу ты мог бы мне оказать, ты, вернувший меня себе самому!

— Освободить тебя от себя самого…

— От меня самого? Но ведь нужно, чтобы в моем теле судили именно меня!

— Отнюдь не нужно! Этого хочешь ты сам! А вовсе не ту свободу, которую ты потеряешь, когда воскреснешь таким, каков ты сейчас, — не того знания, которое ты вновь забудешь, когда узнаешь себя таким, каким тебя знает твой Создатель, на пользу это тебе пойдет или во вред! Но как же ты тогда себя узнаешь? быть может, как нечто хуже мухи?

— Так ты, наверное, повелитель мух, коли так утверждаешь!

— Конечно, нет! Ибо Он создал также и мух, дабы внушить вам более высокое мнение о самих себе! Но если бы ты сохранял теперь свою свободу, ты бы знал, что нет никакой разницы между блаженством серафима у подножия его трона и блаженством шершня, услаждающего себя потом из моего пупка!

— Значит, в этом и состоят твои услуги?

— Высокого же ты о себе мнения! Я так и останусь тебе навсегда бесполезным слугою! Прощай же! — произнес отрок с глубоким поклоном. Великий Магистр крепче вцепился в его ноги:

— Ты меня покидаешь? Остановись, — умолял он. — Под каким именем тебя призывать?

— Ты отказываешься от моих услуг! Какое тебе до моего имени дело? Поистине, поистине говорю тебе: миллионы братьев и сестер, умершие в тебе из-за высокого мнения, которое ты о самом себе составил, знают мое имя и в нем возрождаются; для такого над-мерного дыхания, как у меня, нет никакого имени собственного, как не в силах устоять перед головокружением от моей стати и высокое мнение, составленное о себе каждым; мое чело выше звезд, ноги мои вздымают бездны мироздания.

Столь высокомерное заявление со стороны изящного подростка, хотя Великого Магистра и покорило выражение его лица, не могло не показаться старому тамплиеру смехотворным, и этот приступ рассудочности вмиг стер из памяти храмовника все то, что только что произошло и привело его сюда, пресмыкающимся у ног пажа, чьи колени он тесно прижимал к своей груди, елозя руками по ляжкам отрока. Тот, нахмурив брови, сделал было движение, чтобы высвободиться.

— Каково же это необыкновенное имя?

— Куда подевалась твоя серьезность, Великий Магистр! Говорить это имя тебе бесполезно: как только приходишь в себя, вспомнить его невозможно.

— Продиктуй мне его по слогам, прошу тебя, дабы я мог воззвать к тебе хотя бы и всего один раз! Отрок начал:

— Б-А…

— Ба?.. — повторил Великий Магистр.

— Ф-О… — продолжал отрок.

— фо…?

— М-Е-Т…

— …мет!..

Внезапно отрок показал на него пальцем:

— Как тебя зовут?

— Но… Жак де Моле… увы!

— Как ты будешь звать своего верного слугу?

Все еще скорчившийся на полу, сир Жак уронил руки. Отрок, немедленно высвободившись из его хватки, отступил на шаг.

— Сир Жак де Моле, отсрочка подходит к концу. Я не могу повторить тебе свое имя. Слишком почтительный по отношению к Создателю, я с уважением соблюдаю договор, который нас связывает: память — его вотчина, моя — забвение себя теми, кто во мне возрождается. И я, конечно же, воздержусь напоминать Ему, что прежде чем создать вас, всех остальных, Он умертвил в себе тысячи богов, чтобы создать Себя единственным! Я не могу ничего против памяти, которую Он оставил своим творениям.