На ладони ангела - читать онлайн книгу. Автор: Доминик Фернандез cтр.№ 92

«Просто иди за ним. Сам увидишь, куда он тебя приведет». Он меня действительно вел. Он вел меня, куда хотел. Останавливаясь, если я терялся в толпе домохозяек, которые возвращались с Кампо деи Фьоре, нагруженные фруктами и овощами. Снова пускаясь в путь, едва я оказывался у него за спиной, так близко, что различал на его загорелой шее крошечную черную атерому. Невозможно поверить, что по чистому совпадению, хотя он ни разу не повернулся и не посмотрел в мою сторону. Он уходил вперед, подпрыгивая на своих когда-то голубых кроссовках, полинявших под струями римских ливней, снова останавливался, чтобы подождать меня, и снова шел, не переставая хлопать в ладоши, словно играя на цимбалах.

Еще более странным мне показалось его поведение. Я — признанный мэтр искусства знакомиться с мальчиками — плыл как баржа на буксире. Инертно, покорно, пассивно. В кармане брюк я всегда ношу зеркальце, предостережение от дурных встреч. Если б одно из моих век (особенно левое) начало западать, я отказался бы от авантюры. Он свернул с площади Фарнезе в направлении Кампо деи Фьоре. Я воспользовался этим мгновением, чтобы посмотреться в зеркальце. О’кей, результат положительный. И свернул за угол. Он ждал меня, опершись всем своим телом на одну ногу и приподняв другую, едва касаясь ее кончиком земли, словно танцор между двумя па.

Во втором кармане брюк я держал пачку сигарет и зажигалку. Обычно, когда парень мне нравился, я закуривал сигарету и протягивал с улыбкой пачку. Положиться снова на этот прием? Ускорить шаг, обогнать его, вынуть из кармана «нацьонали» и произнести ритуальную фразу? «Не хочешь закурить?» Не знаю почему, но эта уловка мне показалась недостойной. Вопрос, который я задавал сотни раз, застрял бы у меня в горле. За ним раскованность, за ним инициатива. Совершенно новая для меня ситуация. Я бестолково путался в мыслях, я безвольно плелся, охваченный непонятным ужасом, который лишь распалял меня, вместо того чтобы заставить повернуть назад.

На рыночной площади — рандеву огородников Латиума — он поставил свою корзину рядом с каким-то рестораном, свистнул, чтобы предупредить о себе гарсона, который разбрасывал опилки под столиками, после чего углубился в толпу, направляясь к торговке овощами. Крепкая женщина с пышной грудью, где-то на шестом месяце, насыпала ему пакетик мирабелей. Он заплатил, взял пакетик и начал пробираться между прилавками с овощами к возвышавшейся над Кампо статуе. Сев на ступеньку цоколя, он зыркнул глазами, проверяя, иду ли я за ним, и принялся уплетать одну за другой мирабели. Надо сказать, фрукты он ел весьма оригинально. Едва мирабель исчезала у него во рту, он давил косточку ногами, но не спешил разжевывать мякоть, смакуя ее до тех пор, пока она сама не таяла у него на языке. Он смотрел теперь мне прямо в лицо своими хитро улыбающимися глазами. Очередная слива и — «хрясть!» — как только выплюнутая косточка прыгала на каменную плиту; тогда как желтый ароматный бархат фрукта медленно растворялся у него во рту, за его мясистыми губами, которыми он шевелил с серьезностью настоящего гурмана.

Я надеялся, что он предложит мне одну мирабель, и что этот жест откроет передо мною двери. Он съел их все до последней. И только тут мне на память пришел сонет одного из диалектных поэтов, которого я читал в подсобке моего дядюшки. Пакетик со сливами — это классическое средство коммуникации среди юных римлян. Таким нехитрым и простым образом молодые люди признаются друг другу в любви. Выплевывать на землю косточки перед стоящим напротив человеком означало, что человек исторгает из себя все твердое и горькое. Остается же только мягкое и нежное, словно сладкая мякоть пахучей мирабели. Тем временем, не смея поверить (судя по его мало заманчивому поведению, и по тому, что мы ничего не знали друг о друге, даже имен) в неожиданное и внезапное предложение, я стоял как вкопанный, не сходя со своего места.

— Эй! — сказал он, как бы приглашая меня своим жестом. — Ты чего, не видел, что я плюю косточки?

— Видел… но ведь…

— Иди сюда! Думаешь, я не заметил, как ты глазел на меня.

— Ладно, — сказал я, рассмеявшись. — Только ты не знаешь почему.

Я присел рядом с ним.

— Почему? Кадришь меня, да? Думаешь, я совсем дурак, Пьер Паоло?

Я вздрогнул. Мое имя было на устах у всех. Я уже не мог пройти инкогнито.

— К счастью, ты мне нравишься, — добавил он.

— Чего же раньше не сказал, тогда? Я тебя искал повсюду.

— Мирабели не созрели.

— Я даже не знал, как тебя зовут. Как я мог тебя найти? Про квартиру Пеппино, это шутка была, да?

На что он просто ответил:

— Данило.

— Данило, — сказал я смущенно, плохо владея собой. Мне хотелось прикоснуться к нему, позвать его «Нило, Нилетто», дотронуться пальцем до черного жировика на его затылке. На нем была футболка с широким вырезом, из-под которой виднелась его грудь и бронзовые выступы ключиц. С виду он казался очень мягким и сентиментальным. Он прислонил своей ногу к моей. Площадь впустую содрогалась от хриплых воплей торговцев — сидя на тех трех ступеньках цоколя, мы словно были огорожены стеной от этого гвалта, от всего мира, наедине со своею тайной. «Двое влюбленных». Мгновенно пронзившая меня мысль. «Ты влюблен?» Я поклялся, под яблоней наших со Свеном свиданий, что меня это больше не коснется. Я влюблен? Я ведь не испытывал к своему маленькому соседу с вьющимися волосами ничего, кроме обычного влечения к его совсем еще юной и упругой коже. «Или что-то еще?» Да и что тут могло быть еще? Однако, в тот момент, когда я снова начал предаваться охватившим меня приятным чувствам, какая-то внутренняя потребность оправдаться заставила меня произнести фразу, которая вполне могла бы повлечь за собой какое-то развитие. И на этих словах я отодвинул свою ногу.

— Так вот почему, Данило, я хочу тебе предложить роль в своем будущем фильме.

— Мне, роль? Роль для меня?

— Вот именно.

Он что-то забормотал и задергался. Не удержавшись, он вскочил на ноги и закрутился как юла.

— Роль для меня? Значит, я стану актером? Настоящее кино? Все увидят мою рожу?

Запыхавшись, он повалился на землю. Но его изумлению, его волнению не было предела. Он снова вскочил и забегал, как сумасшедший, вокруг статуи, после чего весь потный прижался ко мне.

Обхватив меня за шею, он шепнул мне на ухо:

— Я буду вас любить… всю свою жизнь!

— Почему ты говоришь мне «вы»?

— Вы — господин.

— Данило, если хочешь, чтобы мы остались друзьями, не разговаривай так со мной.

Испугавшись, что я обиделся, он запрокинул голову и отвлек мое внимание на статую.

— О! — закричал он, — ты глянь, как этот монах уставился на нас из-под своего капюшона. Кто это?

— Философ, которого схватила Инквизиция, приговорила к смерти и сожгла на костре, на этом самом месте.

— Прямо так?

— Прямо так, на глазах у всех.