На ладони ангела - читать онлайн книгу. Автор: Доминик Фернандез cтр.№ 69

Куда и в какой век я попал? Каким чудом эти дети, жизненный опыт которых ограничивался воскресными прогулками в парках Вилла Боргезе, которые спали в гротах, выкопанных у основания Тестаччо, выполняли ритуалы, забытые две тысячи лет тому назад? В какой Италии они жили? На какой планете? Или я не касался этой земли, когда шагал по траве там, где не ступала нога ни одного взрослого человека? Казалось, я уносился вдаль из земного мира вслед за этими серебряными песнями, взмывавшими на последней ноте одинокой белоснежной кометой, подобно небесной лазури, ослепляющей своей глубиной.

На следующий день у меня были дела в городе. Потом из-за разных договоренностей я так и не смог найти время подняться на холм. Всякий раз после этого, когда я хотел снова туда сходить, я по той или иной причине не мог этого сделать: то страшный ливень, обрушившийся средь бела дня, то неожиданный визит приятеля, с котором я, конечно, ни за что на свете не поделился бы своей тайной. Когда я начал снимать фильмы и у меня появилась своя камера, я поклялся снять какую-нибудь сцену на Тестаччо. Но стоило мне высвободить один день, как у меня прокололо колесо на машине. Я проклял все на свете, списав это на чудовищную невезуху, но потом что-то до меня дошло. Я покорно склонил голову. «Не ходи туда больше, — сказал я сам себе, — это просто знак». «Не ходите туда, нечего там людям делать, — посоветовал мне тогда тот собачий парикмахер». Что ж, больше я туда не ходил. Этот никому неведомый уголок, затерявшийся где-то между небом и землей, скорее ближе к облакам, чем к земле, останется недосягаем. Царство горшков, вылепленных без гончарного круга, жизни, не защищенной от ветра каменными стенами и костров, разжигающихся по воле случая допотопным способом. Рай детей, которых не коснулось взросление. Они так и будут праздновать каждый год возвращение весны, настраивая природу своими наивными церемониями на правильный порядок вещей; невидимые стражи, ангелы-хранители большого города, который погряз у их ног в лихорадочном разврате, даже не подозревая о их существовании. И даже мне, которого никакой очистительный ритуал не вырвал бы из лап судьбы, будет достаточно вспомнить их гордую и суровую жизнь в ложбине, чтобы почувствовать в себе уверенность посреди любых испытаний.

Сколько раз, облокотившись о дверцу своей машины, которая несла меня вдоль Тибра к собору Святого Павла и дальше к морю, я смотрел на этот холм, который казалось погрузился в безмолвие и запустение. Каждый день Рим проваливался в какую-то клоаку; его единственными богами стали деньги, успех, благосостояние и гедонизм. Феллини даже искать ничего не надо было, эта грязь коагулировалась сама собой в обвинительных эпизодах «Дольче виты». Вскоре римлянам понадобится козел отпущения, которого они принесут в жертву. Головой уже склонившись к алтарю и с ножом у горла, я все же сохраню в себе мужество поднять глаза к избежавшему насилия холму. Этот некрополь из глиняных черепков люди оставили в неприкосновенности. И никто не узрит священного покрова в том сорном пырее на его вершине. Разве кто-нибудь еще знал, что в этой куче горшечных обломков бил последний родник чистой воды?

Июль 1955-го: критика компартии втаптывает мою книгу в грязь. «Язык, события, персонажи, среда, все дышит презрением и безразличием к людям, поверхностное и искажение представление о жизни, болезненное любование самыми мрачными аспектами сложной и многообразной действительности» («Унита»), «Как за последние десять лет Партия и организация коммунистической молодежи изменили дух и сердце тысяч молодых людей, как те, кто выросли в голоде, на обочине социальной жизни, сумели тем не менее выстоять, сохранив гордость, сознательность и волю к искуплению, тогда как все толкало их найти в пороке самый легкий способ покончить с нечеловеческими условиями своей жизни: вот, о чем следовало писать» («Ринашита»), «Сегодня, когда опыт периферийной культуры впервые в нашей истории уступает место развитию подлинного национального сознания, мы не приемлем ценность диалекта» («Контемпаранео») «П. выбирает в качестве основного героя низший римский пролетариат, но на уровне содержания его интерес к нему обретает зловещий привкус нравственного падения, гниения и грязной двусмысленности» («Вие Нуове»).

21 июля: Президиум совета министров спускает директиву в миланскую прокуратуру. «Оскорбление общественной морали». И левые, и правые, все против меня. Коммунисты и христианские демократы начинают совместную травлю. Как в Касарсе, пять лет назад. Другой, наверно, был бы горд бросить вызов судам. Я же был ошарашен. Я совершенно не готовил себя на роль «проклятого писателя». Клеймо «проклятого» оживляло во мне жуткие воспоминания Вальвазоне: вполне конкретный ужас того, на кого показывают пальцем, кто рискует снова потерять свой заработок, кого соседи могут поставить перед необходимостью повторного изгнания, и кто, в любом случае, разрывает сердце своей матери. Одного сына убили, другого таскают по судам! Еще при мне она кое-как сдерживала свои слезы в глубине своих покрасневших глаз. А мои друзья, ты думаешь, они понимали, в каком ужасе я пребывал? Они лишь с радостью ухватились за возможность покричать о тупости цензуры.

Входя в зал суда 4 июля 1956 года, у меня было впечатление, что меня привязывают к позорному столбу. О более невыразительной защитной речи судьи не могли и мечтать. «Когда я очеловечиваю собаку, я хочу сказать, что ребята из боргатов к сожалению часто живут как животные. Когда я описываю трех мальчиков, которые справляют свою нужду, то имею в виду, что все пацаны используют это как отговорку, когда их застают за воровством в чьем-то огороде». Ругательства, нелитературные выражения? Стремление, говорю я им, к документальной точности, вместо того чтобы привести аргументы в защиту живого языка, на котором говорят в Понте Маммоло, противопоставляя его безжизненной бюрократической идиоматике, которая заполонила Италию сверху донизу через кино, телевидение и радио — эдакая школа ментального безделья и конформизма, главное злоупотребление потребительского общества.

Поэт Унгаретти, по болезни не смогший выступить сам, послал своего представителя. «Слова, вложенные в уста этих молодых людей, это слова, которые они привыкли говорить, и мы покривили бы против истины, если бы они стали мямлить как чичисбеи». Я, скрепив сердце, был вынужден поблагодарить представителя великого поэта кивком головы. И чуть было не подпрыгнул, когда Карло Бо, влиятельный католический писатель, заявил суду: «Этот роман имеет большую религиозную ценность, поскольку он пробуждает сострадание к неграмотным и нуждающимся». Мы вышли с Ливио Гаранта из суда с оправдательным приговором. Книга, находившаяся под запретом уже год, вновь поступила в продажу. Газеты? Тогда они еще были честные. Признание судьями моей невиновности было опубликовано в прессе, без двусмысленных инсинуаций и завуалированных нападок, как это стало делаться впоследствии. По крайней мере внешне я не пострадал. Только мама заметила, что я еще больше осунулся, и скулы стали выдаваться еще сильнее. Чем нежнее было сердце, тем сильнее оно черствело.

Я договорился о встрече с Федерико Феллини в Порта Латина. Он приехал на длинной, белой, тяжелой и мягкой машине и мы, сразу слившись с потоком, направились по дороге вдоль катакомб, акведуков и античных развалин. Он вел одной рукой, разглядывая проезжавшие мимо дородные авто, и мы только чудом не сбивали мальчишек на велосипедах, постоянно рискуя к тому же врезаться в какой-нибудь столб. Другой рукой он копался в своей шевелюре и мусолил прядь волос, выбивавшейся из-под его мятой панамы. В поисках антуража мы свернули на ухабистые дороги. Он ворчал и вздыхал, как тюлень, и рассказывал о том, что хочет построить в Чинечитта настоящую деревню, не похожую на дешевую декорацию. Слишком много могил и слишком мало проституток на Аппиа Антика. В его любопытных и недоверчивых глазах снискать признание могла лишь Археологическая Прогулка. Он запускал новый фильм, который он хотел снимать в римских трущобах. Эхо суда, что-то вроде черного ореола, который начал окружать мое имя, навели его на мысль воспользоваться моими познаниями. Именно я написал ему тот диалог с ночной дракой, когда Кабирия сталкивается со своими конкурентками. Эпизод с паломничеством в Дивино Аморе частично тоже придумал я. Как-то в Тибуртино я познакомился с одним калекой, которому внушили, что у него есть надежда на чудесное исцеление. Когда в церкви, освещенной свечами, появилась Мадонна, которую несли на руках, он побросал свои костыли, но вместо чуда, он грохнулся на землю и остался лежать на каменном полу в доску пьяный.