Изверг - читать онлайн книгу. Автор: Эмманюэль Каррер cтр.№ 14

Первое время он ходил в ВОЗ каждый день, потом — реже. Ехал не в Женеву, а по другому шоссе, в сторону Жекса и Дивона или к Бельгарду, к выезду на автостраду, в Лион. Останавливался у киоска и покупал целую кипу прессы: газеты, иллюстрированные журналы, научные бюллетени. Потом читал их, иногда в кафе — из осторожности он выбирал заведение подальше от дома и редко заходил в одно и то же дважды, — иногда в машине. Припарковавшись на какой-нибудь стоянке у автострады, он часами сидел, читая, выписывая что-то, подремывая. В обед перехватывал сэндвич и продолжал читать в другом кафе или на другой стоянке. Когда надоедало, гулял в близлежащих городах — в Бурк-ан-Бресе, Бельгарде, Жексе, а чаще всего в Лионе, где были его любимые книжные магазины «ФНАК» и «Фламмарион» на площади Белькур. Бывали дни, когда его тянуло на природу, на простор, и он ехал в горы. По извилистой дороге добирался до перевала Фосий — там есть ресторанчик под названием «У большого глухаря». Флоранс и дети любили съездить туда в воскресенье, покататься на лыжах и полакомиться жареной картошкой. В будни там не было ни души. Он выпивал рюмку-другую в баре и уходил в лес. С перевала была видна долина Жекс, озеро, а в ясную погоду и Альпы. Перед ним лежала цивилизованная земля, где проживали доктор Роман и ему подобные, позади смыкались сумрачные леса в низинах, где прошло его одинокое детство. В четверг — день его лекций в Дижоне — он заезжал к родителям, и те, вне себя от радости, хвастались соседям: вот какой сын вырос, важный, занятой, а всегда выберет время навестить стариков. У отца сдавало зрение, под конец он почти ослеп и не мог ходить в лес один. Сын вел его за руку, слушая рассказы о деревьях и о жизни в немецком плену. Вернувшись, они вместе просматривали тетради, в которых в течение сорока лет, как другие ведут дневник, Эме, сотрудничавший с метеорологической станцией, каждый день записывал минимальную и максимальную температуру.

Наконец, были поездки: конгрессы, конференции, симпозиумы по всему миру. Заранее покупался путеводитель по стране, Флоранс собирала чемодан. Он уезжал на своей машине, которую якобы оставлял на стоянке аэропорта Куантрен в Женеве. В номере современного отеля, чаще всего рядом с аэропортом, он разувался, ложился на кровать и лежал так три-четыре дня, глядя то в телевизор, то в окно, за которым взлетали и приземлялись самолеты. Изучал путеводитель, чтобы не запутаться, когда по возвращении будет рассказывать о поездке. Каждый день он звонил домой, говорил, который час и какая погода в Сан-Паулу или Токио. Спрашивал, как дела, все ли в порядке в его отсутствие. Говорил жене, детям, родителям, что скучает, думает о них, крепко целует. Больше никому не звонил: а кому было звонить? Через несколько дней он возвращался с подарками, купленными в аэропорту. Ему устраивали радостную встречу. Он выглядел усталым — из-за разницы во времени.

Дивон — маленький горный курорт с водолечебницей недалеко от швейцарской границы — известен в основном своим казино. Когда-то я посвятил этому местечку несколько страниц своего романа — о женщине, которая вела двойную жизнь, пытаясь спрятаться от действительности в мире игры. Роман этот претендовал на реалистичность и даже документальность, однако я не побывал во всех казино, о которых шла речь в книге, и написал, что Дивон находится на берегу Женевского озера, тогда как на самом деле до него километров десять. Озеро там, правда, есть, но это просто небольшой водоем, к которому примыкает автостоянка, где Роман часто парковал свою машину. Я тоже припарковался там. Это самое отчетливое воспоминание, сохранившееся у меня от первой поездки по местам, связанным с его жизнью. На стоянке было всего две машины, обе пустые. День выдался ветреный. Я перечитал его письмо, чтобы сориентироваться, посмотрел на озерцо, на круживших в сером небе птиц — понятия не имею, как они называются, я вообще не различаю ни птиц, ни деревьев — печально, сам знаю. Было холодно. Я завел машину и включил печку. От горячего воздуха стало клонить в дремоту. Мне подумалось о студии, куда я ухожу каждое утро, проводив детей в школу. Эта студия существует, ко мне туда можно зайти, можно позвонить. Я там пишу и сочиняю сценарии, по которым, как правило, снимают фильмы. Но я знаю, что такое проводить дни — целые дни — без свидетелей, когда лежишь, часами глядишь в потолок и становится вдруг страшно: а есть ли я вообще? Интересно, что испытывал он в своей машине? Радость? Насмешливое ликование оттого, что так ловко водит всех за нос? Нет, я уверен. Страхи? Представлял ли он себе, чем все это кончится, каким образом тайное станет явным и что будет потом? Может быть, он плакал, уткнувшись в руль? Или вообще ничего не чувствовал? Превращался в одиночестве в робота, который водит машину, ходит, читает без всяких мыслей и чувств, в бездушной оболочке доктора Романа? За ложью обычно скрывается правда, что-то пусть неприглядное, постыдное, но реальное. За его ложью не скрывалось ничего. Под личиной липового доктора Романа настоящего Жан-Клода Романа не существовало.

Мне вспомнился один фильм, который как раз в ту пору имел большой успех. Этакое предание кризисных времен, история уволенного служащего, который боялся сказать жене и детям, что остался без работы. Он думал, что быстро найдет место, но время шло, и вот уже истек срок пособия. Каждое утро он уходит из дому якобы на работу и до вечера бродит по улицам, держась подальше от своего квартала. Он ни с кем не разговаривает, шарахается от каждого прохожего, потому что любой может оказаться бывшим коллегой или знакомым, а ему нечего ответить на вопрос, какого черта он сидит на скамейке среди бела дня… Но однажды ему встречаются парни в том же положении, что и он сам, бездомные бродяги, которым закон не писан. С ними он открывает другой мир, жестокий, но более теплый, более живой, чем тот, в котором он уютно жил до того, как пошел ко дну. Обогатившись опытом, он выходит из этой истории возмужавшим, душевно окрепшим — у фильма хороший конец.

Он писал мне, что смотрел картину по телевизору вместе с Флоранс, ей понравилось, но за живое не задело. Он знал, что у его истории хорошего конца быть не может. Ни с кем никогда он даже не пытался поделиться своей тайной. Ни с женой, ни с лучшим другом, ни с незнакомцем на скамейке, ни с проституткой, ни с доброй душой из тех, кто по роду занятий обязан выслушивать и понимать: священником, психотерапевтом, анонимной службой доверия. За пятнадцать лет двойной жизни он никого не встретил, ни с кем не заговорил, не пробовал проникнуть в какой-либо иной круг — игроков, наркоманов, ночных прожигателей жизни, где он по крайней мере был бы не так одинок. И никогда не пытался прикидываться кем-то вне своего круга. Когда он появлялся на домашней сцене своей жизни, все думали, будто он только что покинул другие подмостки, где играл другую роль — роль большого человека, который колесит по свету, здоровается за руку с министрами, обедает с официальными лицами, и что, едва за ним закроется дверь, он снова войдет в эту роль. Но у него не было другой сцены, не было других зрителей, и другую роль играть было не перед кем. За дверью его ждала пустота, и это был не случайный сбой, а единственная реальность его жизни. Другой он не ведал никогда — думаю, даже до раздвоения.

Пока он не закончил учебу, его содержали родители; они купили ему квартиру в Лионе, машину, предпочитали вырубить несколько лишних гектаров леса, только чтобы их сын не тратил время на бебиситтинг или частные уроки, зарабатывая себе на карманные расходы. Час истины должен был пробить, когда, окончив институт и женившись, он начал самостоятельную жизнь научным сотрудником в Национальном институте медицины и здравоохранения. И — ничего не произошло. Он продолжал как ни в чем не бывало пользоваться банковскими счетами родителей, на которые у него была оформлена доверенность. Все, что принадлежит им, принадлежит и ему, считал он, и они были вполне с этим согласны, не удивляясь тому, что их деньги регулярно уходят в карман сына, который сам неплохо зарабатывает. Уезжая из Лиона в долину Жекс, он продал квартиру за 300 000 франков и оставил эту сумму себе. А затем, получив место в ВОЗ, сказал или дал понять, что имеет право, как служащий международной организации, на исключительно выгодные вложения с процентной ставкой 18 % и может сделать их для своих родных. Романы, патриоты и противники всяческих махинаций, были не из тех, кто держит свои кровные в швейцарских банках, но инициатива исходила от сына, и этого было достаточно, чтобы они ничего не имели против. Видя, как тают накопления на их счетах, старики даже не думали тревожиться, наоборот, благословляли Жан-Клода, который при всей своей загруженности взял на себя труд распорядиться скромными доходами родителей-пенсионеров. Того же мнения придерживался и дядя Клод, имевший помимо авторемонтной мастерской долю в лесозаготовительной компании, которой управлял его брат: он тоже доверил племяннику несколько десятков тысяч франков, убежденный, что, если их не трогать, они умножатся десятикратно.