Игбо верят, что мы рождаемся с двумя душами. Отец рассказывал. У иджо похожие верования. Когда умираем, одна душа покидает нас, другая идет дальше. Эта вторая душа прилепляется к кому-нибудь, защищает его и сама защищена. Ннамди поглядел на девичьи ступни, загрубелые, грязные.
— У тебя есть семья? — спросил он. — Муж, отец?
Она покачала головой. Одни дядья.
— Куда ты пойдешь?
— Ина со ин дже… — начала она, затем перефразировала по-английски: — Я надо… я надо далеко.
— Могу подвезти, — сказал он, — очень далеко. Ты устала, дитя. Может, передохнешь? Пойдем.
Она замялась, и он улыбнулся:
— Плохого не случится, я обещаю.
Замечательная у него улыбка, у этого мальчика. Хоть он и блестит, как нефтяные ручьи. Если человек улыбается так, можно рискнуть и довериться ему.
Ннамди распахнул дверцу, забросил себя внутрь. Девушка не приближалась.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Амина, — сказала она, позаимствовав имя у королевы Зарии, у ее стен.
— А меня Ннамди. Видишь? Мы теперь знакомы, так что можешь войти. Я тебе уступлю сиденье. Пружины разболтались, но все равно удобно. — Он столкнул на пол пустые бутылки из-под фанты и обертки от лоточной еды, смущаясь этого бардака. — Я вынужден извиниться. К нам редко захаживают гости. Мы, видишь ли, оба холостяки. По природе неаккуратны. — Он расправил свое потрепанное одеяло. — Иди сюда, дитя. Отдохни. — И сунул голову за занавеску: — Джозеф, подвинься!
Она застыла. Не сообразила, что в кабине есть кто-то еще.
Ннамди оглянулся, прочел ее тревогу.
— Не волнуйся. Он пьяный вдрызг. — И показал: сунул большой палец в рот, как бутылочку новорожденного, посопел, изобразил отрыжку. — Пьяный, понимаешь?
Хотел ее рассмешить, но она только разнервничалась. Стояла у двери, не подходила, вот-вот убежит.
— Не волнуйся, он мирный. — И Джо: — Подвинься, Джозеф!
В ответ лишь жалобное ворчание.
— Игбо Джо, ну-ка, двигайся!
— Ссаки отсоси. — И Джо перекатился на бок.
— Окороти язык, с нами дама.
— Дама?
— Вот именно, Джо. Дама.
— Я устал, забирай ее себе. И меня зовут Джошуа, а не Джозеф. И я ибо, а не игбо.
В конце концов Ннамди удалось отпихнуть Джо подальше и втиснуться рядом на койку. Он прошептал девушке «спокойной ночи» и задернул занавеску.
— Ноао, — шепнула она, но Ннамди не услышал.
Она хотела передохнуть минутку и ускользнуть — может, одеяло прихватить, уж точно — несколько бутылок фанты, но сон объял ее, придавил. Ноги отяжелели, замер живот. Дитя внутри тоже уснуло.
68
Ннамди и Джо проснулись лицом к лицу. Джо вонял кислыми ночами и грехом.
Ннамди поморщился, перекатился на другой бок и снова уснул.
Джо заморгал — до него постепенно дошло, что Ннамди спит рядом.
— Что, именем великого и непознаваемого творца Чукву?..
Джо переполз через друга, отдернул занавеску, собрался уже вылезать и тут увидел спящую девушку на сиденье.
Он поднял Ннамди пинками.
— Это что?! Ты что, мугу пропащий? Их нельзя приводить с собой! — Джо вылез, перешагнул через спящее тело, заглянул под коврик. Деньги на месте — можно, значит, Ннамди не лупцевать. — Ннамди! — заорал он. — Заплати девчонке и пускай идет отсюда куда-то!
Девушка заворочалась. Одеяло сползло, и даже под многослойной одеждой Джо разглядел живот. Проснулись воспоминания о других животах, других путниках в ночи, убежищах, чужаках — и он призвал огнь адский и прочие всевозможные кары на головы своих учителей в воскресной школе. «Не выгнать, с собой не взять». Геморроя с ней не оберешься, Джо зуб дает.
Она проснулась, села, глаза долу.
Ннамди скользнул на сиденье подле нее, и они сидели втроем, точно школьники на скамейке.
— Познакомились? — спросил Ннамди.
Джо пробубнил что-то насчет идиотизма и геморроя.
— Джозеф, это Амина. Амина, это Джо. Игбо Джо.
— Меня зовут Джошуа, а не Джозеф. И я ибо, а не игбо.
Ннамди улыбнулся Амине:
— Даже ученые с самым высокотехнологичным оборудованием не в состоянии отличить ибо от игбо.
— А ты, — сказал Джо, — жри орешки из моего говна.
— С нами дама, — напомнил ему Ннамди.
Игбо Джо сверкнул взглядом поверх голов, к самой Амине обратиться и не подумал:
— Чего ей надо?
— Уехать. Больше ничего. — Ннамди глянул на нее. — До ближайшего города?
Она кивнула, а Джо вогнал ключи в зажигание, исторгнул из горла нечто среднее между рыком и вздохом. Геморроя с ней не оберешься, он зуб дает.
— До Абуджи, — сказал он. — До Абуджи, и все. — А потом, махнув рукой на сточную канаву у края стоянки: — Сходите оба, пока не уехали. До самой столицы не останавливаемся. Пускай едет на койке, и чтоб носа не казала. Совершим один добрый поступок. И довольно.
Ссылка на койку за занавеску продлилась недолго. Когда выехали из города, Джо разрешил Амине спуститься, только пусть линяет обратно, едва покажется блокпост. Блокпостов не встретилось. Полицию и армию стянули в Кадуну, где бензиновые бунты уже смахивали на племенные. Горели целые кварталы, бои захватывали другие города, плато Джос и дальше.
Но «Мечтать не вредно» ускользнула из крокодильей пасти — опустевшая цистерна скакала по дороге, почти не касаясь земли; если б отцепилась — взмыла бы в небо лавсановым воздушным шариком, какие продают на ярмарках и крестинах.
— Не оставлять же ее там, — сказал Ннамди. — Я ее накормил и дал ей кров.
— Я понимаю, — сказал Джо. «Я понимаю».
Амина с облегчением перебралась на сиденье. В койке ее мотало, и она беспокоилась за ребенка.
Ннамди протянул ей бутылку; мальтина — популярная в Портако «сама по себе еда», как говорилось в рекламе. Глядя на ползущую мимо плоскую саванну, Амина почувствовала, как жидкость утекает к ребенку, как внутри разгорается искорка силы. Постепенно плоскость саванны сменилась причудливым рельефом с выходами пород. И появились птицы. Взлетели птицы-носороги: черные крылья, клювы — как слоновая кость.
Ннамди за ней наблюдал.
— Бывала здесь?
Она покачала головой. С каждым километром — на километр южнее, чем она прежде бывала. Лишь тут она вспомнила, что бросила единственное свое имущество: помятая канистра с водой так и пряталась в трубе у стоянки.
Ннамди и Амина болтали, а Джо их игнорировал, причем громко. Из земли повылезали гранитные холмы, дорога заюлила. На каждом повороте Джо тяжело налегал на баранку.