— Отчего вам так хочется это знать?! Вы решительно плохо воспитаны! Черта, которой раньше я у вас не замечала!
И добавила:
— Выйду за него, когда сочту нужным! Может быть, и никогда не выйду! У вас что, других забот нету?
— Просто я хочу видеть вас счастливой, — Гордвайль схватил ее руку. — Вы не представляете, как вы мне дороги! Я хочу лишь вашего блага.
Лоти отняла руку, встала и подошла к открытому окну. Посмотрев вниз, вернулась и села на место.
— Счастье, по-вашему, — это быть замужем за доктором Астелем?
— Не знаю, в этом ли ваше счастье. Ваши чувства мне не известны. Просто перед поездкой вы сказали, что осенью свадьба, вот я и подумал… В конце концов, счастье человека скрыто в нем самом, оно никогда не приходит извне.
— Да кто вам сказал, что я несчастлива, а? Ха-ха-ха! Этакое, однако, высокомерие! Послушайте, друг мой, сучок в чужом глазу вы видите издалека, бревна же в своем не замечаете…
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Нет смысла объяснять. Но это так!
Из соседней комнаты вдруг послышался пилящий, надтреснутый голос Сидель, которая тараторила, проглатывая слова, — так, что ничего нельзя было разобрать.
— Кто это там скрипит? — спросила Лоти заинтригованно.
— Это Сидель. Голос у нее малоприятный.
— Кто это Сидель?
— A-а, вы не знаете! Дочь квартирохозяйки, старая дева.
Свет керосиновой лампы упал прямо на лицо Лоти, оно похудело и осунулось пуще прежнего, несмотря на загар, еще оставшийся после свежего горного воздуха. На лице ее лежало какое-то новое выражение, выражение страдания. Под ее чудными, огромными серыми глазами пролегли темные полукружья, отчего глаза казались еще больше и стали совсем черными. Гордвайлю пришло в голову, что она наверняка часто мучается бессонницей — в этот момент это крайне его напугало. «Чего ей не хватает, этой Лоти?» — спросил он сам себя.
— Вы бы лучше сняли шляпку, — произнес он участливо. — А то голова разболится.
Лоти не ответила. Быть может, и вовсе не услышала его слов. Чуть склонив голову набок, она неподвижно сидела, глядя прямо перед собой, и, казалось, вся погрузилась в какие-то мрачные раздумья. Голос Сидель в соседней комнате уже замолк, да и снизу, с улицы, не доносилось ни звука. Тишина начала давить на Гордвайля. В ледяном молчании Лоти, такой живой от природы, таилось что-то крайне болезненное, неестественное и пугающее. Ему было тяжело с ней такой, и он решил любым способом нарушить тишину и перевести внимание Лоти на какой-нибудь пустяк, о котором хоть можно поговорить. Он взял ее руку и сказал:
— Вы так и не рассказали мне, как провели время в Тироле. Была приятная компания?
Лоти очнулась как от наваждения.
— Приятная компания? Какая еще приятная компания?!
— Ну там, в Тироле?
— Нет! Я и поехала туда вовсе не ради компании.
— Разве там не было других венцев?
— Отчего же, были. Банковские служащие и тому подобное. Ничего интересного.
Внезапно она вздрогнула, словно от озноба.
— Я закрою окно? Если вам холодно?
— Нет-нет, мне не холодно. То есть, вообще-то, немного холодно. Так что закройте, пожалуйста, если вам не трудно.
Сев снова подле нее, он спросил:
— Ну а коз там было много?
— Коз? Почему именно коз?
— Да так, просто к слову пришлось…
— Забавные у вас ассоциации, ха-ха-ха! Банковские служащие и козы! Впрочем, козы были. Я видела несколько. Вообще там много коров, огромные такие, толстые. По вечерам, когда они возвращаются с пастбища, вся деревня полнится перезвоном их колокольчиков. Хотя возвращается только часть стада. Большая же его часть остается все лето на альпийских лугах и спускается только осенью. Хозяева тогда радуются им, как вернувшимся из дальних странствий сыновьям. Только это и обсуждают на площади перед церковью по вечерам после работы. Коровы идут, украшенные венками из горных цветов, и тяжелые бубенцы раскачиваются у них на шеях. Каждый зажиточный крестьянин посылает несколько коров на летний выпас в Альпы.
— Должно быть, жизнь в таком тирольском селе интересна. Эти люди наверняка живут так же, как и триста лет назад.
— Почти так. По крайней мере старики. Молодое поколение уже испорчено немного веяниями времени. Побывали на войне, некоторые в плену, так что изначальный окрас их немного выцвел. Однако это забывается через несколько лет. И все возвращается на круги своя. Горы владеют людьми, покоряют их, накладывают неизгладимую, особую печать. У них совсем другой, донельзя своеобразный быт. Жизнь там тяжелая, изматывающая. Неудивительно, что все горцы так богобоязненны и подвержены всяческим суевериям.
Ребенок заплакал, и Гордвайль вскочил, чтобы укачать его. Поднялась и Лоти и подошла к коляске, чтобы рассмотреть ребенка, что вызвало в Гордвайле неудовольствие, как отголосок прежнего неприятного ощущения.
— Не знаю, что с ним сегодня. Обычно он всегда спит спокойно весь вечер, а просыпается только под утро, часа в четыре.
— Tea кормит его грудью?
— Конечно! А то кто же?
— Я думала… что, может быть, вы… Ха-ха-ха! Если уж вы делаете все остальное.
Гордвайль натянуто улыбнулся.
— Вы бы няню наняли! — с издевкой сказала Лоти.
— Денег нет! — со всей серьезностью ответил Гордвайль. — Впрочем, даже если бы и были, все равно бы не нанял! На них нельзя положиться. За чужим ребенком никто не станет присматривать как следует…
— Няни же всегда нанимаются к чужим детям, а не к своим!..
— Да, конечно! Но я… я уже привык заботиться о нем, и мне это вовсе не в тягость. И для моей работы время остается, — добавил он, словно извиняясь. — По вечерам можно работать сколько душе угодно. Времени хватает. А иногда и днем. Так приятно работать, когда Мартин посапывает рядом. Душевное спокойствие находит. В последние месяцы я больше работал, чем в начале лета. С Мартином на мой труд словно сошло благословение.
Он наклонился посмотреть, заснул ли ребенок, и кивнул Лоти, что можно возвращаться на диван. Было уже пол-одиннадцатого. Лоти сказала, что уходит. И, несмотря на это, уселась на прежнее место.
— Вы позволите приоткрыть немного окно. Если вам не холодно. Я хочу покурить, а дым ему вреден.
Лоти зажгла и себе сигарету, но сразу же отбросила ее.
— Вы знаете, — промолвила она вдруг, — такой человек, как вы, может довести до полного отчаяния… Не пойму, глупец ли вы или только представляетесь таким…
— Это почему? — спросил он, не понимая. — Что за причина для такой лестной оценки?
— Все это кого угодно может довести до белого каления… — ответила Лоти прерывающимся шепотом, и казалось, что она говорит это больше самой себе, чем Гордвайлю. — Чтобы так обманывать себя… считать, что все в порядке, когда ничегошеньки, ну ничегошеньки не в порядке!.. Это и ребенку, и слепому ясно!..