Вкушая Павлову - читать онлайн книгу. Автор: Дональд Майкл Томас cтр.№ 9

При слове «Манчестер», мне, скорее всего, вспомнится змея Юлунги (кажется, так), пожирающая Двух Сестер. {31}

Этим летом один англичанин, кажется, его звали Уэбб, переплыл Ла-Манш. Мои единокровные братья радовались, как истинные патриоты. Англичане — великие спортсмены и пловцы. Байрон — Геллеспонт; Уэбб — Ла-Манш.

Мне понравились мои английские родственники. Эмануил и Мария помнили меня ребенком, родившимся «в сорочке». Их сын Йон превратился во вполне элегантного, утонченного молодого англичанина. Полина заметно нервничала при мне — возможно, помнила, как мы с Йоном отобрали у нее цветы на лугу во Фрайберге. Блума, английская жена Филиппа, была добрая душа, она ждала ребенка. Насколько могу судить, у нее был хороший оперный голос. Она огорчилась, узнав о том, что в Париже умер Бизе, его свел в могилу провал «Кармен», которую критики назвали непристойностью, порнографией и обвиняли в отсутствии мелодичности. «Кармен» — в отсутствии мелодичности!

А эта опера стала единственной (кроме опер Моцарта), которую я могу выслушать до конца с наслаждением.

Конечно, бой быков имеет что-то общее с сеансом психоанализа. Огромная мускульная энергия невроза, атакующая снова и снова. Постепенное ослабление ее с помощью пик, и потом — удар точно в цель.

Увы, бедняга Бизе!

Там же в, Манчестере, у меня была встреча с черной проституткой.

В отличие от богатого Манчестера, Париж, в котором я десять лет спустя провел несколько месяцев в качестве ученика огромного, похожего на быка, гладковыбритого Шарко, не произвел на меня особого впечатления.

Но как мне понравились египетские и ассирийские статуи в Лувре! Правда, я был слишком поглощен Мартой, чтобы в полную силу вдыхать романтику этого города. Повсюду мне мерещилась милая, чистая, ненадушенная и восхитительно провинциальная Марта. Я жил в доме ее семьи в Гамбурге, и целые шесть недель подвергался пытке близостью и недоступностью этой Пречистой Девы под обтягивающей юбкой. И сама она, и ее родители полагали, что я ужасно нерелигиозен; они понятия не имели о том, что я боготворю их дочь.

— Вы не скажете, как пройти на la rue Richelieu? [2] — спросил я прохожего.

— Каждый еврей и без подсказки должен знать, как пройти на riche lieu [3] ,— ответил он, передразнивая мой акцент — перейти с идиша на французский было не так-то легко.

Другие предпочитали не замечать меня, потому что для них я был немцем. Франко-прусская война все еще была свежа в их памяти и на их кладбищах.

В то время я занимался патологией детского мозга, детским слабоумием; когда же в работе случались перерывы, я отправлялся бродить по коридорам «Сальпетриер» {32}, навещая несчастных страдалиц, каждая из которых жила в своем собственном мире под гуманной властью его величества Шарко. Эти женщины — если не все, то уж истерички точно — навели меня на мысль оставить лабораторию ради живой души. «В корне всех их проблем, — настаивал Шарко, — лежит секс».

Когда мы проходили мимо, восемь тысяч трепещущих женских рук тянулись к нам, пытаясь до нас дотронуться. Слышались умоляющие крики: «Mon cher Jacque!»… «Моп pauvre petit fils!»… «Baisez-moi! Baisez-moi!» [4] …Они были готовы взорваться; не случайно в здании «Сальпетриер» некогда располагался склад селитры. {33}

И снова Гамбург, en route [5] . Целомудренные поцелуи Марты.

Она взорвалась только однажды, уже в весьма зрелом возрасте. Удивительно… Кроме этого краткого взрыва… Впрочем, секс — это еще не все в жизни.

Дырка — прямо у меня в щеке.

А вот и мой добрый, верный Шур.

— Вам помочь, старина? — шепчет он.

— Да, чуть-чуть, вот так, спасибо.

Явственно ощущаю присутствие папы. Он хочет поговорить…

Шломо {34}, хочу, чтобы ты знал, как я горжусь тобою, сынок. Ты всегда был первым учеником в школе. В одном мизинце твоей ноги больше мозгов, чем во всем моем теле! Помнишь, что я написал тебе на иврите в день твоего тридцатипятилетия в той иллюстрированной Библии, которую ты так любил в детстве: Тебе исполнилось семь, когда дух Господа привел тебя в движение//и сказал: Прочти книги, которые Я написал,//и тогда низвергнутся на тебя фонтаны мудрости…//«Наполняйся, колодезь, пойте ему…» {35} Ты хороший ученый, сынок. Хотя ты и не хвастался перед нами своим открытием, связанным с угрем, но твои друзья говорят, что это очень серьезный вклад в науку. {36} А еще кокаин! Твое имя обязательно должно было бы стоять рядом с именем того, другого ученого, открывшего обезболивающее влияние кокаина на глаз. {37} Его открытие принадлежит и тебе. Ты должен был обжаловать это! Впрочем, не расстраивайся, тебе предстоит еще много свершений, еще более великих свершений.

Однако меня беспокоит то, что ты говоришь о Ребекке. Она не была сестрой Салли. И вовсе они не возлежали со мной, когда я был пьян. Порой ты слишком уж даешь волю своему воображению. А твоей матери и Филиппу нечего было лезть друг к другу. В этом самом смысле. Ну да, ты уже догадался, что Моника ничего не крала. Неловкая создалась ситуация. Видишь ли, она была родственницей нашего домовладельца. Мне не нравилось, что ее посадили в тюрьму. Я чувствовал себя Авраамом, отправляющим Агарь в пустыню всего с одним мехом воды. {38} Но это было необходимо. Тебе ни к чему знать зачем. Тебя это не касается. Нам не дано понять, что происходит в жизни наших родителей. А что ты там говорил по поводу бессознательного? Что в бессознательном трудно отделить реальные факты от насыщенного эмоциями вымысла? Или я неверно воспроизвожу твои слова? Для меня ты слишком умный. Когда-нибудь ты начнешь писать книги.

Ты считаешь меня слабым? Тебе не нравится мой рассказ о гое, который однажды выругал меня за то, что я шел по тротуару, и сбил с моей головы меховую шапку. Ты сморщил такую гримасу, когда я сказал, что просто сошел на мостовую и поднял шапку! Но таков удел еврея, сынок; мы повинуемся тому, что завещано Господом. Когда-нибудь ты поймешь, о чем я говорю.

Береги мать и сестер. Это само собой разумеется. А еще — не воспринимай жизнь слишком серьезно. Есть «время плакать и время смеяться; время сетовать и время плясать» {39}. Мое время смеяться и танцевать уже прошло. Не так-то легко умирать в Бадене, вдали от всех вас. Мне хотелось бы попрощаться с внуками, мне хотелось бы увидеть, какими они выросли; но я стар; со всеми нами случается одно и то же. Истинно могу сказать, что на мне уже Дух Господень. Я примирился с Ним.