Белый отель - читать онлайн книгу. Автор: Дональд Майкл Томас cтр.№ 43

После этого тетя решила, что все они пришли в чувство. Она, я думаю, исповедалась и надеялась, что все это постыдное дело осталось в прошлом. Она понятия не имела, что они продолжали встречаться – зимой для свиданий приходилось ездить очень далеко – и что это, должно быть, было не просто телесным влечением, а настоящей влюбленностью. Она обо всем узнала только тогда, когда в дверь постучал полицейский, надеясь застать дома сына или дочь – потому что, согласно регистрационной книге в будапештском отеле, и она, и мой дядя умерли. Отчасти это было правдой – дядя Франц в самом деле был там на педагогической конференции!.. Тела обгорели до неузнаваемости. Только когда моей тете показали драгоценности, принадлежавшие сгоревшей женщине, она узнала в них вещи сестры. И ей пришлось послать телеграмму моему отцу. Можете себе это представить... Даже если бы к тому времени я еще не простила тетю за всю мерзость, что происходила у нас дома, я была бы просто обязана ее простить, узнав, через какой кошмар ей пришлось пройти. Еще ее мучила мысль, что их «трио», возможно, не было началом, что они, может быть, смеялись над ней. Но этого мы никогда не узнаем.

Тетя убеждена, что попадет в ад за свою роль в этой трагедии, хотя я, как могла, пыталась внушить ей, что вcе мы совершаем ужасные поступки, но прощение все же возможно. Конечно, когда мой отец умер и все это вышло наружу, она, ко всему прочему, почувствовала тяжкую вину за то, что они втроем обманывали его. У меня также есть некоторые «поправки» относительно отца. Я была совсем не справедлива к нему в своем анализе. Если между нами и были плохие отношения, то в основном по моей вине. Видите ли, даже тогда я знала (но не спрашивайте откуда), что смерть матери имела какое-то отношение к той сцене на яхте, и наверняка – в соответствии с детской логикой – винила его за то, что его там не было. Я винила его в смерти матери. И это в какой-то степени справедливо: ведь если бы он бывал с нами больше, ничего такого никогда бы не произошло. Между прочим, дело было не только в бизнесе, он еще и состоял в Бунде, еврейской демократической партии. У него было много забот. Мне следовало быть более терпимой.

Я также признаю себя виновной в клевете на Алексея (А). Та прогулка на яхте в Финском заливе была превосходна, ее омрачила лишь небольшая размолвка. Мы впервые спали вместе, и, по крайней мере для меня, это было чудесно. Я слегка галлюцинировала – «пожар», – но ничто не могло затмить радости от соединения с любимым. Инцидента, который я описала, не было. Там, где дело касалось секса, поведение Алексея бычо очень корректным, даже пуританским. Он вполне был способен стрелять в людей или бросать в них бомбы (очевидно, продолжает это до сих пор), но не предаваться любви с другой девушкой в моем присутствии. Он всячески старался не позволять чувствам мешать делу; честно говоря, мы стали бы любовниками намного раньше, если бы это зависело от меня. Уверена, ему было больно оставлять меня, но в женитьбе и ребенке он видел угрозу своей жизненной миссии. Молодая женщина, с которой он уехал из Петербурга, полагаю, скорее была соратником по борьбе, чем кем-то еще. Вероятно, она подходила ему больше – я была слишком эмоциональна, слишком легкомысленна, чтобы стать товарищем революционеру.

Но вернемся к прогулке на яхте. После любовных объятий я – так мне помнится – проснулась среди ночи (хотя в каюте было по-прежнему совершенно светло) и увидела отражение своего лица в зеркале шкафа. Кажется, именно тогда я вспомнила ту сцену из детства: мой дядя с сестрами-близнецами. Может быть, когда Вы спросили меня о половом акте a tergo, я вспомнила воспоминание и перепутала две яхты. Только этим я могу объяснить или оправдать свою чудовищную ложь. Я даже не уверена, знала ли я, что лгу. Я была так зла на Алексея за то, что он отказался от всего, что у нас было, что мне захотелось обвинить его в какой-нибудь непристойности. Очень сожалею об этом. Повторюсь, но мне кажется, что я была неспособна говорить правду. Я легко позволяла себе уноситься в фантазиях. Должно быть, мысль о том, что я уплыла с яхты прочь, мне очень понравилась.

Не было и того, чтобы он подпалил мне волосы сигарой. Я увидела через плечо вспышку зажженной Вами спички и вспомнила, как шипели от огня мои волосы, но это было не на яхте с Алексеем, а раньше, в Одессе, когда меня «похитили» матросы. Все было отвратительнее и страшнее, чем я Вам рассказывала. Матросы были не с «Потемкина», как, кажется, я Вам говорила, а с торгового судна, доставившего зерно для моего отца. Увидев меня на улице, они узнали во мне его дочь и заставили вернуться с ними на корабль. Уже многие дни занимаясь поджогами, грабежами и пьянством, все они совершенно обезумели. Я думала, что они меня убьют. С палубы был виден пожар в районе порта (думаю, горела гостиница). Они ничего не говорили о распутстве моей матери – как Вы верно догадались, я это придумала. Нет, они поносили меня за то, что я еврейка. До этого я не думала, что быть евреем плохо. В то время антисемитизм в России был так же силен, как революционные настроения. Существовала даже отвратительная организация, призывавшая к истреблению евреев как нации. Отец дал мне почитать один из их памфлетов, чтобы отчасти «просветить» меня относительно моей принадлежности к преследуемому клану. Но я обо всем узнала слишком поздно, уже после своего «крещения» на корабле. Матросы видели в моем отце мерзкого эксплуататора (может, я и была) и даже не знали, что политически он на их стороне. Они плевали мне в лицо, грозили прижечь мне грудь сигаретами, сыпали мерзкими словечками, каких я никогда прежде не слышала. Они силой заставляли меня совершать с ними оральные акты, говоря, что грязные жидовки годятся только для... Но Вы сами догадаетесь, какое выражение они применили.

В конце концов они меня отпустили. Но с тех пор мне стало трудно признаваться в том, что во мне есть еврейская кровь. Я всячески старалась это скрывать и думаю, что это может быть как-то связано с моей уклончивостью и лживостью вообще – в молодости, особенно по отношению к Вам, профессор. Наверное, это самое важное из того, что я от Вас утаила. Я пыталась намекнуть Вам об этом в «дневнике».

После этого эпизода мой отец очень хорошо ко мне относился; но в моих глазах он опять-таки был виноват – тем, что оказался евреем. Что было горше всего, что казалось невыносимым – и чего я до сих пор не понимаю; может, Вы сумеете помочь? – так это то, что, вспоминая о тех страшных событиях, я находила их возбуждающими. Вы пишете, что я отвечала на все вопросы о мастурбации так, будто была Святой Девой. Что ж, Вы были совершенно правы, подозревая, что я говорю неправду. Я, конечно, не вела себя так, как подобало бы Деве Марии; по крайней мере, после случая на корабле – честное слово, не помню, чтобы что-то такое было в моей жизни раньше. Лежа в постели, я повторяла про себя слова, которые они говорили, в воображении снова проделывая то, что они меня заставляли делать. Для «чистой» девушки, которой няня – полячка и католичка – внушила, что плоть грешна, моя реакция была еще более ужасной, чем то, что произошло. Возможно, именно из-за этого у меня вскоре развилась «астма». Кажется, припоминаю, что в одной из Ваших статей я читала, что симптомы горловой инфекции и т. п. появляются из-за чувства вины после подобных актов.